ПО МОТИВАМ СТРУГАЦКИХ
- Там, надо идти через три слоя невидимых болот, потом продираться через чёртовы кусты, лезть через…
- Подожди, так ты можешь провести?
- Я ходил туда много раз, и, раз у тебя такие рекомендации, то… можно попробовать.
- Почему попробовать?
- Потому что одно неверное движение – и тебе амба. Хочешь спросить – а мне? Я выбирался всегда, но каждый раз не уверен, что удастся повторить.
- И, тем не менее ходишь?
- Да.
Итак, они переодеваются – костюмы, облегающие тело, соответствующая обувь, и прочь.; у проводника за спиною нечто вроде рюкзака.
- Два условия, - говорит он. – Выполнять всё, что скажу, и много не болтать.
- Принято.
Зона сереет, буреет, переливается красными вспышками – там, за оградой, напоминающей рабицу, местами повалившейся, за многими, наполовину разрушенными воротцами.
Кривая, уродливая растительность покрывает не менее уродливые рельефы, и идущий за проводником ежится.
Тот оборачивается привычно.
- Не поздно вернуться.
- Нет. Идём.
Специальными ножницами проводник взрезает рабицу, отгибает края, они проходят.
Следы проводника мокнут бурою жижей.
- В след ступай. На болотах бывал?
- Нет.
-Худо.
Из ближайшего куста вырывается язык огня, и бьёт в них, проводник уворачивается, второй трёт слегка опалённую руку.
- Это пустяки. Здесь такого навалом.
След в след, медленно, упорно.
Следы текут влагою, выворачиваются корни кустов, превращаясь в змей, но проводник парализует их точным лучом фонарика.
Люди проваливаются по пояс, потом по плечи; второй следует за первым, упорные, выдираются из месива, плюхаются, грязные и усталые, на жёлтую траву.
- Безопасный, что ли, клочок?
- Тут ни про один нельзя сказать, что безопасен. Вчера такой был, сегодня…
Кусок почвы проваливается рядом с ними, они успевают откатиться, прислушиваются миги.
- А ты знаешь, что центр зоны исполнит только то желание, что прочитает в тебе?
- Слышал.
- И всё равно идёшь? Люди загадывают одно, а получают другое. К тому же каждый второй не возвращается.
- Ты же вернулся столько раз.
- Ладно, вставай. Только одно незримое болото прошли, два ещё…
…что было в центре, проводник не рассказывал никому. Да и что рассказывать было? Упорный этот с лицом каменотёса человек бормотал нечто сосредоточенно, потом к ногам его свалился мешок – здоровенный мешок.
- Деньги, конечно, - ни к кому не обращаясь, сказал проводник.
Они шли назад, проваливались, выдирались, уворачивались от огненных струй кустов, обходили места мерцаний, затягивающие более не осторожных.
Человек тащил свой мешок.
Проводник знал, что деньгами он не сможет воспользоваться, как захочет, знал, что просил человек не об этом, но не знал, выведет ли его.
Впрочем, такого упорного… вероятно.
ПОТОКИ РАВНОДУШНОГО ВРЕМЕНИ
Трижды у метро окликала его по имени, глядел в её сторону, не мог понять, кто это…
Махала, бежала от мойки машин, и, наконец, сообразил, подошёл к ограде, поприветствовал.
Тесто измятое напоминало лицо, очки старомодные, растрёпанные волосы: когда-то, очень давно были в одной компании, часто встречались, выпивали, и была… вполне симпатичной.
Вспомнил – 55 будет в будущем году, а выглядит…
- Как ты? Рада видеть.
- Я тоже. Ничего. Нормально.
- Как твой малыш? Я так рада за тебя…
Поздний отец, мальчишке четыре с хвостиком.
- Ходит восторженно в сад. Очень компанейский, обожает детей, общение… не в меня, в общем. А твой сын?
- Дизайнером работает. Окончил курсы. Плюс ещё фотографией подрабатывает, отдаёт мне половину зарплаты…
Вспомнил – мелькнуло, остро опалив – курчавый, весёлый её мальчишка, очень похожий на его одноклассника, от которого родила: познакомил их, когда тот вернулся из армии, и завертелся у них роман – бурный, с водоворотами сцен, с расходами и проч. Но мальчишку родили.
- Сколько ему? не помню…
- 24. С Пискарёвым-то общаешься?
Тот самый одноклассник.
- Не-а… Видел последний раз в 13 году, никаких координат его у меня нет. А ты?
- Общаюсь. Сейчас родителей его к врачу повезу, от отца побил.
- Да ты что? Допился совсем…
- Он уже из запоя не выходит. Родители совершенно больны от него. Ни один из его проектов не получился.
Встаёт в памяти образ – молодого, победительного: спортсмен, женолюб, выпивоха – тогда ещё выпивоха, потом – летящий в бездну алкаш; в девяностые зарабатывал: мутная вода была удобна…
- А на что живёт?
- Не понятно вообще. Что-то, иногда, выходя из запоя, умудряется заработать, тут же пропивает.
- Сама чем занимаешься?
- Ателье открыла.
Ну да, портниха, или закройщица… никогда ничего не понимал в этом.
- Дом купила – правда далеко, под Владимиром, но на машине ничего. С кем-то из прежних общаешься?
- Не-а. И неохота, если честно. Малыш, жена, мама, мне достаточно.
- Как мама, кстати?
- Бодра и деятельна. Несмотря на восемьдесят лет.
Ещё пара имён – когдатошних общих знакомых.
Но – не видит никого, и впрямь – нет желания.
Люди идут, метро всасывает и выплёвывает их, машины отъезжают от заправки, и в недрах мойки брызжут и блещут водяные струи.
Двое стоят у ограды, перебирая фразы, мало что значащие, и хоть женщина и говорит, что рада видеть чрезвычайно, не знает, так ли это.
Они прощаются, он идёт… куда шёл.
Он проходит мимо огромной гостинице, мельком взглянув на выключенные фонтаны и памятник знаменитому французскому государственному деятелю, он жадно, как всегда всматривается в лица идущих, стараясь угадать линии их жизней, и тяжело ворочается в голове: лихой одноклассник, красавец некогда, придавленный мёртвым колоколом не проходящего запоя, его гражданская жена, которую видел только что, и которую едва узнал – и: время, - потоки равнодушного, разъедающего нас хуже кислоты, деформирующего, отбирающего всё.
Начинает накрапывать октябрьский дожди, и, открыв предусмотрительно захваченный зонт, пятидесятилетний человек идёт домой.
ЗВЕНО В ЦЕПОЧКЕ
По листьям осени, огибая углы домов, выбирая дорожки особенно золотые, шуршащие, радостные, отдающие детством…
Идти с человеком, чьё лицо жёстко, а глаза мерцают синеватой сталью, с человеком, который щёлкнув пальцами, когда появился, материализовавшись из сна, проявил на стене экран, и замелькала на нём, закружилась твоя жизнь…
- Хочешь изменений? – спросил, единственный раз улыбнувшись.
- Да! – воскликнул…
- Ну что же… - Сказал предельно серьёзно, как говорят люди, занимающие важные посты. – Пойдём, пройдёмся. Картинки будут вспыхивать в твоём мозгу, и ты скажешь, что бы хотел подкорректировать.
И вот – листва, дорожки, двое идущих.
…десятилетний мальчик, сидя за большим отцовским столом, сочиняет сказку, глядя в окна: квартира на первом этаже, и сугробы так близко, что можно выбраться из окна прямо в них.
- Может быть, ты хочешь, чтобы сказки этой не было?
- Занятно было бы попробовать.
И вот – мальчик катится на санках, как катался в детстве, ликует, снежинки несутся в лицо…
Вот взрослый – вздыхая, утром идёт в осточертевшую контору, здоровается с сотрудниками, многие из которых ненавистны, проводит день за монитором и перебиранием скучных бумаг, возвращается к скучному, одинокому, скудному быту.
- Ты считаешь, что писательство твой крест, но… вспомни:
…он видит себя, исступлённо пишущего – сначала бумага, потом монитор; он видит встающие стены Вавилона, видит парение, отправляющее его то в византийские пределы, то в чудесную страну детства, и всё превращает в чудесные словесные цветы; он не познал успеха, но публиковался постоянно, и – вдруг – он видит зажигающиеся разноцветные огни: они горят в пространстве и он понимает, что это следы его лучших текстов.
- То есть, - говорит он человеку, - если бы тогда, давным-давно, я бы не начал писать, прожил бы скучную жизнь мелкого служащего, без взлётов, падений?
- Именно. Возможный вариант – жизнь работяги – мычащего, пьющего гораздо сильнее, чем ты пил, бьющего жену, а сын его станет вором…
- Н-да…
- А вот: смотри…
…он ссорится с женщиной, дороже которой не было, она кричит, что если бы не его писанина, а нормальная была бы работа, они бы поженились, и тогда…
А вот эта женщина в гробу: молодая, не дожившая до сорока…
- Видишь? Поженились бы – потом тащил бы груз одиночества, пострашнее нынешнего.
…его малыш играет в саду – солнечный, послушный, общительный малышок, поздний ребёнок; его жена сидит в офисе, где продаёт косметику, она хозяйка офиса, у неё есть наёмные сотрудники; он сочиняет, сидя за монитором; он будет спать днём – не больше часа, ибо мало спит ночью, потом пойдёт за малышом, забирает обычно чуть раньше, до закрытия сада, и будут они играть, гулять…
Шуршит осенняя листва: может быть, в памяти? шуршит, и тает голос за кадром: всё всегда устроено лучшим образом, как бы ты не хотел изменить нечто – оно лишь звено в цепочке глобальной необходимости; звено, не подлежащее изъятию.
