В один из летних дней обитатели нашей общаги узнали от вахтерши тети Любы, что к нам - сразу на все четыре этажа - заселяют отпущенных на вольное поселение зэчек. Даже само это слово звучало пугающе, как змеиное шипение, и слышалось в этой исковерканной аббревиатуре что-то унизительное и, в то же время, угрожающее…
Разумеется, никто такому соседству не обрадовался. От греха подальше, но более всего, от нежелательных новоселов, из сушилок убрали белье, и даже рабочие башмаки, фуфайки, спецовки предусмотрительно были упрятаны в тесные шкафы наших комнатушек.
Кража
И только я, лихорадочно собираясь на сессию, не обратила внимания на аврал, устроенный моими соседками. Чтобы поскорее уложить чемодан, вывесила постирушки за окно, для надежности закрепив прищепками. Внизу, под нашей комнатой уже вовсю хозяйничали новопоселенцы. Непривычно громко и визгливо они спорили между собой по поводу мытья полов.
Я с некоторым облегчением подумала:- «Слава Богу, месяц меня здесь не будет, а за это время новые соседки привыкнут к новому укладу жизни. Мы перезнакомимся, все уладится само собой. Ну, и что, если судьба им выпала такая?! С каждым может случиться. От сумы да от тюрьмы, как говорится, не зарекайся».
Но весь мой добросердечный настрой испарился в один миг. Тот самый, когда я обнаружила пропажу моих нарядов, сушившихся за окном, на ветерке. Внизу, на дорожке, примыкающей почти к самому забору стадиона, я не заметила ничего, что напоминало бы мне мои вещи. Значит, они «улетели» вверх или ниже этажом.
Через полчаса уходил мой автобус на Самару, через три – на Казань, и разбираться с ворами мне было некогда. Всплакнув от обиды и злости, выругав себя за беспечность, я лихорадочно покидала в сумки старые платьишки и рысью помчалась на автостанцию. Как-нибудь обойдусь! Считайте, дамы, что я вам их подарила насовсем.
Вернувшись с сессии, довольная хорошими оценками, похудевшая оттого, что экономила на питании (зато купила приличный чехословацкий брючный костюмчик), я сразу и не заметила некоторые изменения в нашем Общем Доме. Былая теплая и гостеприимная атмосфера сменилась на какую-то гнетущую и подозрительную муть. Наших ухажеров просто так в комнаты уже не пропускали, а нас вызывали на вахту через дежурного. Все сушилки были под замком, как и кухня, которую вахтеры закрывали после 23 часов. И, если человек приходил со смены или возвращался со свидания поздно, то не всякому доверялся ключ для того, чтобы подогреть ужин.
Все новопоселенцы были теперь размещены на втором этаже, и воспитательница Нина Ивановна вечерами напролет просиживала по соседству, в ленкомнате. То и дело тут и там мелькали милиционеры, и обитатели общежития при виде их формы старались поскорее попрятаться в свои укромные кельи. Дела! Прямо казарма, а не дом для общего девичьего проживания.
Обновки
С получки, прикупив несколько отрезов яркого индийского сатина и японского шелка, я решила пошить обновки, но в ателье очередь на три месяца вперед, а мне ехать в отпуск. И тут, к моей радости, услуги предложила одна из «тех»….
«Маня»,- вежливо представилась она мне и пригласила в тесную «двухместку». У окна примостилась ножная машинка, разноцветные лоскутки ворохом свисали со стола и подоконника. На полочке разместилась тощая стопка каких-то книжек. Обмерив мои похудевшие «габариты», Маня заверила, что через денек-другой наряды будут готовы в самом лучшем виде.
…Мирно постукивала машинка, на плитке мурлыкал песенку чайник, и мне не хотелось так быстро покидать этот уютный уголок. На предложение хозяйки почаевничать я сразу же согласилась, тем более что в сумке у меня завалялась пачка печенья. Ну, чем не трапеза для двух одиноких сердец? Тихая беседа, чай вприкуску и теплое общение
Маня все больше помалкивала, зато я, соскучившись по заинтересованному собеседнику, делилась впечатлениями о Казани, студенческой жизни, со смехом рассказывала, как сокурсник ухитрился сдать экзамен грозному профессору словесности по учебнику за 8 класс. Словом, выплеснула на благодарную слушательницу весь свой эмоциональный заряд. И вдруг она тихонько всхлипнула, затем, смяв в горсть лоскутки, заплакала навзрыд.
Растерявшись, я не знала, как и чем ее успокоить. Маня молчком полезла под кровать, выдвинула чемодан и извлекла оттуда красивый, с золотистым тиснением альбом. На первой странице красовалась фотография популярной по тем временам актрисы Конюховой, неуловимо напоминающая чей-то образ. Я перевела взгляд на Маню и ахнула: глаза, улыбка, цвет волос, изгиб бровей – все, как на снимке, но приглушенное, как бы, смазанное временем, переживаниями, невзгодами. Сквозь слезы Маня улыбнулась и грустно проговорила: «Я – всего лишь ее слабое отражение. Это меня и сгубило…»
Капкан
Оказалось, что мы с Маней чуть ли не коллеги. Она тоже училась на истфилфаке, только университет у нее был знаменитый Московский. Изучала историю, увлекалась зарубежной классикой, любила много читать. После нашумевшего фильма с известной актрисой все вдруг начали говорить, что она - «вылитая Конюхова», и почему бы не попробовать пройти пробы на «Мосфильме». Чем черт не шутит, может быть и не поздно перейти в институт кинематографии или в какое-то театральное училище. Мила – так тогда ее звали - решила забрать документы и, очертя голову, кинулась в мир неведомый, манящий и коварный для доверчивой и неизбалованной девушки.
Один из сценаристов, подвизавшийся на учебных фильмах по гражданской обороне, пообещал устроить Милу во ВГИК вне конкурса, но за это потребовал оказать ему некоторую услугу. Как в угаре, не понимая, что с ней происходит, подогреваемая лестными отзывами о ее внешних данных, Мила без лишних раздумий приняла условия своего «благодетеля».
«А заключались они вот в чем:- потухшим голосом рассказывала Мила - надо было сходить в одну из квартир бывшей приятельницы моего сценариста и взять кое-какие вещи, якобы принадлежащие ему. По своей наивности и доверчивости я не заметила, как Стас с кем-то созванивался, долго меня инструктировал, как подходить к двери, чтобы никто не увидел и не заметил, на схеме показывал, где что лежит, и как надо уходить».
Так она совершила свою первую кражу. Шантажируя, угрожая, Стас стал принуждать свою подружку идти на воровство еще и еще раз, пока однажды она не попалась в руки крепкого и быстрого на расправу хозяина. Не помогло сходство с известной актрисой, слезы, мольбы, клятвы и беременность. Маня оказалась за решеткой.
За пять лет отсидки Мила превратилась в Маню, о чем свидетельствовала татуировка на пальцах. Зона научила ее чисто женскому ремеслу - шить, вязать и… с первого же взгляда распознавать себе подобных. В тюремной среде случались и кражи, и убийства, и страшная месть, и дикая ревность. Через весь этот ад прошла Мила-Маня и чудом выжила. Правда, красота ее, под грубым тюремным сапогом истаяла, да и нежность, доверчивость угасли, казалось, навсегда. Милые черты облика прорезали ранние морщинки, нежный взлет бровей сменил гневный излом, горькие складки у рта уже не рождали ослепительную улыбку. Летящая походка превратилась в тяжелую поступь смертельно уставшей женщины, которая, не успев никого полюбить, казалось, возненавидела весь мир.
Спасение
Так началась наша тихая и недолгая дружба. Я приносила ей сборники стихов Асадова, Дементьева, ее любимого Роберта Бернса, тома моего обожаемого Чарльза Диккенса. А после поездки в Самару на концерт Евтушенко мы допоздна читали и перечитывали в журнале «Юность» его новые стихи, посвященные северянам.
Возвратившись из отпуска, я нашла на своей кровати пропавшие наряды. На мой удивленный взгляд Мила усмехнулась:- «Знать надо места, где прячут краденое наши шустрячки».
Однажды Мила пропала. Я заволновалась: не заболела ли, а может в отпуск к своим в Москву отпустили? Работала она на стройке ударно, ее всегда отмечали и в бригаде, и по тресту. Но все оказалось куда страшнее всех предположений.
Один из офицеров спецкомендатуры решил побаловать своих земляков-коллег из соседнего района «свежими» девочками. С первого же момента срочного вызова на проверку, а затем и спешного выезда за пределы городка, Мила догадалась, что за «развлечение» ждет ее и остальных подневольных подружек. И когда ухажер запьянел, ударила его с такой силой, что тот едва богу душу не отдал.
Разъяренная офицерня отправила бунтовщицу в камеру. Составили протокол, обвинив в воровстве и попытке оказать сопротивление представителям правоохранительных органов. Срок у Милы уже подходил к концу, и все могло повернуться так, что ей могли пришить еще один срок, причем, с отправкой в колонию. Узнав всю правду об этом инциденте, девчата, прибывшие вместе с ней на поселение, взбунтовались. Мы вместе написали в областное УВД жалобу, изложив в подробностях все, что на самом деле случилось с нашей Милой.
Суд офицерской чести сурово, но справедливо наказал того милиционера, лишив его погон и звания. Через день Мила была на свободе. Дома, на рабочей московской окраине, ее ждали больная мать, семилетняя дочка Танюшка. Где-то на антресолях пылились учебники по истории и справка об окончании трех курсов университета. А еще она умела замечательно шить, кроить, вязать, стряпать, читать стихи, заразительно смеяться, становясь на мгновение копией Татьяны Конюховой, фильмы с участием которой Мила больше никогда не смотрела.
Из Москвы первое время от нее приходили короткие и теплые весточки. Дочка пошла в школу, маму отправили в санаторий подлечиться. На швейной фабрике, куда устроилась Мила, она познакомилась с хорошим человеком и даже сумела восстановиться в университете. Жизнь потихоньку налаживалась, уходили в небытие позорные страницы ее биографии, которые, как заметила, прощаясь, Мила, переписать набело уже невозможно, как и зачеркнуть. Все, что было с человеком когда-то, хоть и быльем порастает, но из памяти и сердца долго не выветривается.
