Шёл вечером по городу; шёл, глядя на матовые шары фонарей, испускавшие синеватые струи света; шёл, выбирая переулки, не тронутые яркой пестротой агрессивной рекламы, и чувствовал, как в груди медленно зреет гроздь будущего текста…
В одном из кривоватых и узких проулков, освещённом разве что квадратиками окошек, разноцветными, как монпансье, навстречу ему двигался некто в помятой шляпе и чёрном демисезоне, и, когда сошлись они, первый растворил объятья, воскликнув: «Ты ли?!» Кривая ротовая щель второго точно сигаретный дым выплюнула: «А то!..»
Пошли вместе, в направленье, угодном первому.
– И как ты после… нашей разлуки?
– С тобой разлучишься, как же! Ты же автор! Это я следствие пролитых тобою чернил…
– Да ладно! Я на компьютере печатаю.
– Мне-то что? Хоть на допотоптой машинке стучи!
Брожу по переулкам нагромождённого тобою романа, собираю пригоршни грёз, наблюдаю, как мимо пролетают трамваи…
– А не хочешь зайти в пивную, посидеть, пивком обрадоваться?
– Пожалуй, коли угощаешь…
Крутой винтовой спуск – будто в трюм; брызги огней недорогого заведеньица, столы под морёный дуб; главное – в подземной этой пивной были уютные закутки – поглуше, потемней, в одном из которых и устроились писатель и его персонаж, заказали пиво, креветок.
Скоро поданные морские гады исходили паром, как соком, радовали розоватостью тугих тел, а чёрные шарики их глаз тупо буравили автора…
– Эй, персонаж?
– Тут я! – отозвался, прихлёбывая, не снявший шляпы, мрачный персонаж.
– А ведь знаешь, – молвил автор, – это же я в себя опускался – поглубже пивной будет, чтобы достать тебя, снабдить терпеливой кровью, вылепить твою плоть…
– Просил я тебя что ли?
– Аль по нраву тебе небытие? – поинтересовался автор, вышелушивая толстую креветку из мягкой природной обёртки.
– А не знаю. Не помню я. Но и бытие моё условно – всё в пределах страниц…
– Ирреальность, запредельность – мои любимые понятия, – говорил автор, закуривая. И сизый дымовой завиток, попав ему в правый глаз, вызвал слезу, отчего персонаж растёкся, расплылся, будто стремясь изойти дымом…
На восьмой кружке автор, вознегодовав, хватил персонаж толстым пивным стеклом, и, глядя, как кровь, окрасивши кружку, пролилась каплями на стол, думал, что ничего этого нет - ни пивной, ни персонажа, ни убийства.
Может быть, даже нет и его самого – автора.
