ПОСЛЕ РЕНТГЕНА
Рекреация, где помещалась рентген-лаборатория, ремонтировалась недавно; большие коробки, нагромождённые друг на друга, стояли у окон, в каких панорамой видны были верхушки тополей и верхние части типовых многоэтажек с плоскими крышами; возле коробок стояла дама в возрасте, а у стены, на стуле сидела старушка, листая пёструю книжонку.
Он спросил:
- У меня на 16. 45. Тут вызывают?
- Раньше меня пойдёте, - отозвалась старушка. – У меня на пять.
- А мне снимок сына получить. Я быстро. – Сказала дама.
Он подумал – присесть ли? И не присел. Оставалось несколько минут, он достал мобильный, и стал стирать письма, перечитывая их перед тем, точно погружаясь в недалеко удалённое былое.
Дверь открылась, и плохо побритый парень в синей форме и тапочках на босу ногу выглянул, спросил:
- На 16.45 есть кто?
- Да, я, - и доставал бумаги.
Дама рванулась вперёд.
- Ой, вы знаете, сын у меня два дня назад рентген делал, мне бы снимки получить.
…вспомнилось резко: по кладбищу бродя, а любил странные сии прогулки, зафиксировал, как много могил людей, ушедших до сорока, а то и чуть за тридцать, и всё это в наше время, в девяностые, в начале двухтысячных: жизнь, то есть, не способствует выживанию; мама вот за сына получает снимки, надо ж…
Медик говорил что-то об отсутствующем враче, о не готовых ещё снимках, потом позвал его, он зашёл, зачем-то глянув вслед удалявшейся даме.
Огромный, современный аппарат не соответствовал убогости помещенья – истоптанный старый линолеум, плохо покрашенные стены…
Недавний ремонт оставлял желать лучшего…
Медик шуршал бумагами, бормотал:
- Так, да…кто направил? А вот… всё понятно.
Вписывал фамилию, инициалы, год рождения в пухлый журнал…
- Разувайтесь, ложитесь на спину, штанишки чуть-чуть приспустите.
Детское – словно из садика - слово резануло, он забирался на пластиковый лежак, думая, как ненавидит поликлиники, любые процедуры, ощущая, как неприятно нагружать собой, кого бы то ни было, зная, что обострённая его чувствительность едва ли положительный штрих характера, но уж тут нечего делать: возраст серьёзен настолько, что изменений ждёшь только к худшему.
Парень уходил, приходил, настраивал подвижную верхнюю часть аппарата, снова уходил, потом попросил полежать чуть.
Удивило, что не используется свинцовый экран: давно не делал рентген, не помнил, что и как.
- Всё, - возгласил парень. – В четверг снимок будет готов. С 9 до часу заходите.
- А записываться…
- Нет, нет, не надо, так…
Он попрощался, вышел, думая, какая мука ему лезть без очереди, как противно всё…
Но день июльский тёк солнцем, плавился в красоте, легко играл светом и воздухом, и путь в лесопарк показался естественным, логичным.
Сколько раз гулял тут? Не сосчитать, и каждый раз новые тени, ракурсы, оттенки открывались, и всегда, спускаясь с моста по тропинке в берёзовую, липовую гущу, ощущал отрыв от городского движенья, уход в тишину, точно к радости своеобычной.
Он шёл, озирая знакомое, он вспоминал, что когда-то здесь было много белок, и охотно шли они, чудесные, пушистые на ладонь, где лежали орешки…
Свернул и стал спускаться к прудам, земля не твёрдая была: много дождей прошло. Пруды в бетонных берегах тянулись своеобразной системой, зеленели, в иных видны были целые леса водорослей, и если всмотреться, можно увидеть выглядывающих из них таинственных рыб. Альтернативные леса, так и называл когда-то.
Утки плавали, мальчишки крошили хлеб, и пожалел, что не купил батон, вспомнилось, как любил когда-то кормить уточек, наблюдать за ними.
Сел на скамейку под берёзой, и крупная одна, перекатываясь, круглая, вся лоснящаяся, вышла из воды, двинулась к нему, и перепончатые жёлтые лапки были грязны. Какая красивая! Она остановилась, сунула клюв под крыло, поискалась, потом, повернувшись, снова направилась в воду.
Он встал, пошёл не быстро вдоль бетонных, года два назад сделанных бортов; и островки в центре этого пруда зеленели богато, красиво.
Дальше – к железнодорожному полотну, у какого подземный переход выведет в город, и, когда пройдёшь последний пруд, вспомнится счастье детских купаний – в другой стране, в другую эпоху, да и вода была синяя, даже прозрачная, не такая, как сейчас, играющая купоросным цветом.
Город навалится сразу, обступит суммой многоэтажек и бессчётностью различного человеческого движения.
Значит, за снимками в четверг. Ничего, жить можно.
МУАРОВЫЕ ЗАВЕСЫ
Последние дни августа включают в свой состав – благородно-морёный, тронутый византийским золотом и пеплом печали – возвращающихся школьников, - мальчишек, девчонок.
Дворы наполняются, звонко звучат голоса, и впечатления, уложенные в разнообразные фразы, точно мерцают в воздухе.
- Я на даче два месяца был, а месяц в Крыму!
- Море, да? Мы в Греции две недели – там такое синее, аж глаза режет.
- А я месяц в Москве просидел – батя работал, мамка заболела… Потом в Геленджик ездили, и ещё в Питере три недели тусили, у тёти Маши…
- Рванули на гаражи?
- Опа!
По обомшелым, рельефным, мощным стволам старых, огромных тополей взбираются быстро, резко соскакивают, грохочут по жестяным рифлёным крышам, с гиканьем срываются вниз, бегут в соседний двор.
- Гля, Натаха вернулась…
Изящная, тоненькая молодая женщина быстро катит на самокате, проезжает мимо, крикнув:
- Привет, мальчишки, - послав улыбку, катится дальше.
- Ишь ты! И не тормознула.
- Ладно, завтра встретимся.
- Курить будешь?
- Ага.
Они курят, не пряча огоньки сигарет, они возможно добудут пива, или довольствуются спрайтом.
Им остаётся два… или три дня легкокрылой, прозрачно-летней, трепещущей свободы. Они могут обсудить школьные дела – задания были, и кто-то делал, кто-то - нет, рассчитывая на извечный, такой надёжный, такой вечно готовый подвести «авось» - но мир учебников, парт, тетрадей, заданий, строгих учительских голосов так далёк от последней, роскошной летней истомы, что контраст оный кажется мощным, как морская волна.
И льются медово последние дни; и мамка кричит из окна, зовёт ужинать, и отец возвращается с работы, ставит машину, выбирается из уютных недр, видит парня своего, улыбается, говорит:
- Гуляешь, сынок? Мама не звала?
- Ага, па. Ужинать пора, да?
- Да, да… Пойдём.
Никто не узнает, как странно отцу, как помнит он – до тактильных, таких нежных ощущений – сколько раз подбрасывал крохотный сгусток плоти, смеялся в ответ улыбающемуся малышу, сколько раз поднимал перископом на шею… И вот теперь басовито, стараясь казаться выросшим говорит подросток, ничем не похожий на того малыша.
Тонкие ощущения, странные, и как ни подбирай слова, не сможешь полноценно, стопроцентно выразить сетки, скрутки, гирлянды ощущений, связанных с самыми глубинами мирочувствования.
Ужинать идут.
Иные мальчишки ещё во дворах, хотя сумерки уже раскинули муаровые завесы; большие ребята кружатся на детских каруселях, обсуждают детали купаний, поездок, девчонок, снова курят, - уже соскочив с карусели, отойдя в дворовые заросли…
Ибо дворы густы, дворы великолепны, и хоть желтеют кое-где на асфальте виньетки листьев – всё равно: лето ещё, лето…
И – хотелось бы, чтобы эти дни эти растянулись, удлинились, не кончились никогда.
