* * *
Блажен, кто на скрижалях мира
Оставил знак своей души.
Неважно – ноты или лира
Открыли чудо-рубежи.
Иль цифры, формулы открыли.
Скрижали мира велики.
Из нашей их не видно были,
Как часто не слышны стихи.
ДАВИД ПОЁТ САУЛУ
Ещё не знаю золотую
Судьбу грядущую мою.
Как пастушок я существую,
А вот уже царю пою.
Играю на орудьях струнных, И пению внимает он, Хотя душою – из чугунных, Быть мягким – явно не резон.
Уже сразил я Голиафа, Бил из пращи прицельно в лоб. Хоть великан, а не был прав он, Убить необходимо, чтоб
Народ мой задышал свободней. Господь не даст пустой судьбы. Кто ж выступает часто сводней? А за грехи всех ждут гробы.
И я пою царю Саулу, И он внимает, загрустив. Сквозь музыку он внемлет гулу Времён, что нас отправят в миф.
Играю на орудьях струнных, И пению внимает он, Хотя душою – из чугунных, Быть мягким – явно не резон.
Уже сразил я Голиафа, Бил из пращи прицельно в лоб. Хоть великан, а не был прав он, Убить необходимо, чтоб
Народ мой задышал свободней. Господь не даст пустой судьбы. Кто ж выступает часто сводней? А за грехи всех ждут гробы.
И я пою царю Саулу, И он внимает, загрустив. Сквозь музыку он внемлет гулу Времён, что нас отправят в миф.
СИРЕНЕВЫЙ САД
Кто из сиреневого сада
Захочет в никуда бежать?
Трудился много, что награды
Не воспоследовало – жаль.
А сад сиреневый – гляди-ка, По сути, морг. Ты в нём – живой, И на столе лежишь, что дико, С пробитой чёрной головой.
Стихами голова пробита: Сиреневый колышут сад. И в никуда летит молитва, Как очень много лет подряд.
Вся жизнь, когда по сути, бегство – Из детства в юность, и т. п. Всего отчётливее детство, А старость не узнать тебе.
Иль может, старость и мелькала По строчкам детских виражей, Где многокнижье увлекало Сплошной реальностью своей?
Всё кончено. Потом начало. Какая скука. Вновь и вновь. Так мало прожил. Так не мало. Так много ты истратил слов.
Предел сиреневого сада, Иль морг – чей холод, как зима? И вот тебе одна награда – Ты сходишь от стихов с ума.
А сад сиреневый – гляди-ка, По сути, морг. Ты в нём – живой, И на столе лежишь, что дико, С пробитой чёрной головой.
Стихами голова пробита: Сиреневый колышут сад. И в никуда летит молитва, Как очень много лет подряд.
Вся жизнь, когда по сути, бегство – Из детства в юность, и т. п. Всего отчётливее детство, А старость не узнать тебе.
Иль может, старость и мелькала По строчкам детских виражей, Где многокнижье увлекало Сплошной реальностью своей?
Всё кончено. Потом начало. Какая скука. Вновь и вновь. Так мало прожил. Так не мало. Так много ты истратил слов.
Предел сиреневого сада, Иль морг – чей холод, как зима? И вот тебе одна награда – Ты сходишь от стихов с ума.
* * *
Изображенья на граните,
Как будто плачут. Моросит.
Спокойно ль, мёртвые, лежите,
Утратив к жизни аппетит?
Отцы, и сыновья, и деды,
И матери – единый круг.
Что поражения? Победа?
Работы, радости, досуг…
Сухая соль Екклесиаста
Давно разъела мне мозги.
Но мёртвых вряд ли государство
Представлю. И его стихи.
Седьмого декабря бесснежно.
И морось. Кладбище. Кресты.
Живой один дан безнадежно –
Идущий по дорожкам ты.
ВИРСАВИЯ
Не представлял, что он не представляет,
Какою красота бывает.
Вирсавия! Пшеница, виноград! Её с ума сводящий аромат.
Не представлял, что он не представляет, Какою подлость царская бывает.
И Урию он властно шлёт с письмом, И Урия не знает, что же в нём.
А в нём приказ – послать в такое пекло, Чтоб не осталось даже крошки пепла.
Не представлял Давид, какою карой Быть можешь самому себе кошмарной.
Вирсавия! Пшеница, виноград! Её с ума сводящий аромат.
Не представлял, что он не представляет, Какою подлость царская бывает.
И Урию он властно шлёт с письмом, И Урия не знает, что же в нём.
А в нём приказ – послать в такое пекло, Чтоб не осталось даже крошки пепла.
Не представлял Давид, какою карой Быть можешь самому себе кошмарной.
МАЛЫШ В СНЕГУ
Он ловит хлопья в первый раз.
В снегу малыш – он так смеётся.
Любой трагический рассказ
О смех подобный разобьётся.
Он в горстки набирает снег,
Комочки лепит и кидает.
И рядом взрослый человек
Себя ребёнком ощущает.
29 ДЕКАБРЯ
Сосед по коммуналке дядя Костя
Игрушечные подарил часы.
Украсили они твой детский космос –
Лицом казались, стрелки, как усы.
Ты мал, и собирались только дяди
И тёти – всё родителей друзья,
С детьми, конечно. Часто только ради
Того и жил я, ощущалось, дня.
Он перед Новым годом. И красива –
В шарах, гирляндах и богатырях –
Под потолок уходит ёлка: диво!
А двор так бел! Потёмкам ставит шах.
А мат мне возраст, верно, ныне ставит.
Я в зеркало, как в пустоту, гляжу.
Компании припомню, тему яви
Весёлой, пьяной, что теперь – как жуть.
Под 50 – какой там день рожденья?!
С утра навалит мёртвая тоска.
Почти полвека. И не ясно, мне - я,
Зачем же стал заложником стиха.
