ЯРОСТЬ И НЕЖНОСТЬ ЯРОСЛАВА СМЕЛЯКОВА
Степь, постеленная друзьями больному поэту, становится тихою задушевной песней, звезда в которой сияет столь же ярко, сколь и надолго.
Поэт вообще весьма суровый, Смеляков вдруг расходится тоскою сострадания, например в стихотворении «Поэты», где боль о не напечатавших ни единой строки дана чётким осознанием трагедии – в том числе и языка, ибо не получив, не воплотив очередной талант, он, язык, медленно превращается в сумму прагматических речений, в чём мы можем сегодня убедиться на практике собственных жизней.
И боль за тех, не напечатавшихся, не проявившихся сильна – в поэте признанном:
Воспев Пряху, Смеляков касается метафизики истории; не представляя, не в силах будучи представить скорость жизни, что развернётся в финале 20 века, его века, ту скорость, что снесёт поэзию даже за обочину жизни, он, знавший многие перемены в отечестве и истории, всё же видит корневую связь событий – хотя бы через постоянную работу вечной прялки:
Вкусно и грустно впитывается история в строки Смелякова, тихо и скорбно звучит она, разная в проявлениях, но всегда пёстрая, достаточно таинственная:
Жизнь Смелякова была тяжела – но тяжела, не значит безутешна, не сломан был стержень, а укреплён тяготами, и поэт, пробиваясь через толщи не-внимания, обращается ныне к умеющим слышать читателям со словом ясных смыслов и чётких оттенков…
ЛУЧИ МИХАИЛА ЛУКОНИНА
Поле военной поэзии засеяно густо, но растений-шедевров произросло на нём едва ли много, и формула Михаила Луконина – Но лучше прийти с пустым рукавом, чем с пустою душой… - сияет алмазной гранью сути – страшной, абсолютно верной.
Луконин уходил на войну зрелым поэтом, и то, что написал о войне мало, компенсируется смысловым ударом этих двух строк.
...ибо бывают строки – точно вырезанные кровоточащей сущностью поэтического дара, самым его сгустком, и таких у Михаила Луконина можно найти изрядно: внутри замечательных стихов; ибо когда строка звучит, как: На рёбра ляжет вьедливая ржа... – понимаешь её рубежность: то, что за ней последует панорама, или сумма образов, какие врежутся в память, производя определённую работу в душе читающего:
Точность наблюдений определяет поэта – ещё в большей мере определяемого силою высказывания, и то, что Луконин заявляет:
Говорит о мудром мировосприятие, объясняющем многое в структурах реальности ,- и когда читатель встречается с подобными поэтическими перлами, он вспыхивает мигом узнавания: И я знаю это! И у меня так! Только не сформулировать мне…
Всё оставляет меты – а если не так, зачем вообще жизнь, жизнь, натекающая опытом и образами в сосуды сознания, жизнь, протаскивающая через боли, разочарования, суммы утрат, жизнь – ведущая к торжественному рубежу смерти…
…но тут – даже поэт бессилен объяснить грядущее.
СИЛОВОЕ ПОЛЕ ГРИГОРИЯ ПОЖЕНЯНА
Коли война не убила – значит, сделала сильнее, значит, позволила закалить, если не выковать свой дух – при чём отнюдь не в уединении.
А рука десантника остаётся твёрдой всегда, ибо жёсткость необходима в поэтическом деле, не меньше, чем в военном:
Но – поэзия волхвование, доброе колдовство, собирание небесных минералов: и оригинальность рифмы только тому подтверждение.
Стихи Поженяна чувственны, образно полнозвучны, пестры:
Лиловые подарки стихов вспыхивают фиолетовыми отливами, переливаются многообразьем тонов, превышающих палитру спектра.
Стихи Поженяна связаны дуговым ощущением времени, ибо повторение войны неизбывно – в том числе и потому, что человечество не слышит своих поэтов-пророков…
Разнообразный мир плещется и рвётся в стихах Поженяна, как полотнища смысла – но лоскутов от этого не будет, будет ощущение цельности дара, силы большого поэта.
РЕЧИТАТИВЫ КСЕНИИ НЕКРАСОВОЙ
Причитания, тонкий и острый ток слов Ксении Некрасовой – слов, идущих даже не из сердца, а от сердца сердца: из такой глубины познания себя, что дух захватывает у читающего:
Есть нечто детское в великолепном словесном «захлёбе», но ведь если поэт не сохранил ноты детскости в душе, какой же он поэт?
В лучшем случае изрядно освоивший суммы приёмов ремесленник.
Роща непременно босонога, если стоит весна, но чтобы увидеть это – нужна особая детская оптика счастья: и тогда ясно станет, зачем роща всплеснула руками: чтобы разогнать из гнёзд грачей.
Вот они чёрными метинами живого смысла взмывают в воздух, переполняя его собою; а вот и она – весна: вечная и проходящая, приходящая порою ко всем поэтам, коими жив язык – когда не иллюзия это: самих поэтов, но как же проверить?
Суммы истин тяжелы, как свинец, но без иллюзий была бы не жизнь, а клякса.
И ткутся пышные, как узбекские ковры, плетутся тонко, захлёбываются речитативом, звучат, живут прекрасные стихи Ксении Некрасовой:
Простые, как счастье, сложные, как струны духа…
