НА ОСТАВШИЙСЯ ГРИВЕННИК ЖИЗНИ...

На оставшийся гривенник жизни Счастья много ли купишь, дружок? Половить бы плотвицы на Жиздре, Водки сделавши жгучий глоток. Или парком осенним, вбирая Впечатленья, в последний разок, Прогуляться, в нём образы рая Прозревая - который высок. Ныне лето. Ночь рушила шквалом Тополя во дворе, тяжелы. На машины упали – завалом Оскорбивши хозяев, стволы. И пилили частями, тащили… На площадке спортивной листва. Холодеют июльские были. Свет сереет. Стареет Москва. На оставшийся гривенник жизни Помечтай, просто глядя в окно, Вспоминая июльские ливни, И как ночью роскошно темно.

Я не должен был в мире жить, Но почти 50 я прожил, Сны смотрел, что трепещут, как сныть, И на ноль действительность множил, Ради строчек стихов. Ради строк И созвучий жизнь часто ломал я. Я не должен был жить. Одинок, Продуваем ветрами, лаская Боль ручным и пушистым зверьком… Тщусь представить, где был до рожденья, В неизвестную бездну влеком Силой нового стихотворенья.

Следы от чашки кофе на бумаге – Так, сквозь рассказ проглядывает быт. Глаза его круглы, в них нет отваги, Одна бессмыслица, она мерзит. Однако, сочиняешь вновь, упорен, И кофе пьёшь, - бодрит, чернея, он. Рассказ – в душе ращенье верных зёрен, И небу грандиозному поклон.

Из ямы метро, утомлённый Тяжёлою плазмой людей Он – социофоб, убелённый Годами и жизнью своей, Идёт в магазин за бутылкой. К тому же несчастный – поэт, По юности ярый и пылкий, Но много накручено лет. Есть шифры российского пьянства, Одни – у бомжей, работяг, Другие у тех, кто пространство Исследовал с искрой в словах. Пивали и архиереи. Вожди и кумиры толпы. О, пьянства создать бы музеи! И… пили порой мудрецы. Зачем устремляемся в бездну? Иль от безнадёги летим? Сегодня я в счастье исчезну, А завтра похмельем палим. Бич? Да… Тем не менее, часто Не можно не пить, коли жизнь Недобро, с усмешкою, властно Вгоняет в свои виражи.

Таран на адовых цепях Раскачивая, разрушают Ворота, их разносят в прах. И город-крепость занимают. О, время сложных катапульт, Осадных башен, «скорпионов»! И на войну всеобщий курс, И призрачность людских законов. Оттягивают ворот пять Солдат огромных, пустят глыбу, Раскрошит стену, и опять Метают. Жрали сытно рыбу. Двойная тетива туга, Как лук громаднейший машина. Ей крепость разнесут - врага. Победы сладкая малина. Осадный тащат гелиполь, Мелькают лестницы. Всё страшно. И жуть от сгустков чёрных воль Встаёт – огромная, как башня.

Портал, где череду святых Волна, отхлынувши, ваяла, Глубинный обнажив массив, Изъят из общего финала. Да, он из времени изъят. Их лиц от врат не увидать нам: Привыкшим – похороны, свадьбы Собою часто разбавлять. Их лица – строгость глубины. Одежды – водное струенье. Гляди, исчадие вины, На мощь духовного мгновенья.

Низкий можжевел вдруг обернулся Старцем, и промолвил грибнику - Тот от удивления нагнулся. (Свод зелёный плавный наверху). - Осторожно рви грибы, поскольку Каждый гриб – кусок твоей судьбы. Иногда способнее фасольку Наварить, чтоб не терзать судьи Действиями понапрасну… Знаешь? Будто онемев, стоит грибник. - Для чего слова свои роняешь Вовсе неожиданный старик? - Я – предупреждающая сила. За грибом любым – сокрытый знак. Чтоб обозначалась перспектива, Действовать не можно просто так. Пригляделся – снова можжевельник. Иль в себе услышались слова? Или мозг – отменнейший затейник, Вечно отрицает дважды два? Далее идёт грибник, растерян. И, слова в лукошко поместив, По-иному он глядит на зелень, И на сумму лесом данных див.

Литургия ранняя в пустом, Гулком храме. Дождь идёт осенний Посреди июля… Я о том, Что поверить сложно в воскресенье. Я из храма выхожу, иду По кладбищенским дорожкам, в лица Вчитываясь, будто во страницы Книг былого. Ничего не жду. Вот семья – отец, и мать, и два Сына. Очевидно катастрофа. Закипают горькие слова В голове, сбиваясь мерно в строфы. Девочка, что прожила два дня. Ангел на могиле. Дождь не сильный. Прошлое касается меня Жизнью разнопланово-обильной. Я всеобщность жизни ощущал Не единожды довольно чётко, Будто тайный свет меня качал, Или световая чудо-лодка Увлекала к данности иной. Лето. Дождик. Кладбище. И серый Небосвод, что давит, как живой, Хоть худого я не много сделал.

Листья под качелями в июле… Лодочки их скрючены, желты. Грустно… Напоёшь ли «во саду ли, В огороде» беззаботно ты? Малыша качая, видишь листья, И не говорит ещё малыш. Грустно, коль словами не излиться. А качели разрушают тишь – Ибо на пестреющей площадке Никого, раз утро, кроме нас. Листья, будто слёзы на сетчатке Отчей расплываются сейчас.

Я видел адские пейзажи За тесной изгородью сна. Из огненной соткались пряжи, И ждали грешного – меня. Взмывали башни, низвергались, И, тени чёрные давя, Вновь прорастали в нашу зависть, Предчувствием огня даря. Я видел райские пейзажи, Когда, горя стихом, взлетал. И только полюса расскажут Сколь истинно, что ты искал.

Полупроводников пространный Мир вывел на транзистор: ток В нём управляем – так, державный Властитель имет сильный тон. Бардин был тихим человеком, Верша открытья – из чудес. Сверхпроводимость стала светом, Дающим жизни новый вес. Природа расстаётся редко Охотно с тайнами, увы. Один лишь человеку вектор: Идти вперёд, и с тем узлы Развязывать, что держат тайны, Меняя подвигами жизнь. Научный подвиг не случайно Важней других, чьи виражи Порою смотрятся богаче. Бардин – колосс таких высот, Без коих жизнь бы шла иначе, Чем – нам известная – идёт.

Он всё возвращался на скамейку, Где с сыночком маленьким сидел. Листья, закидавшие аллейку, Оценить малыш едва ль сумел. Но сидели, друг ко другу тесно Прижимаясь. Был чудесный день. Что случилось дальше? Интересно Вам? У всех полно различных дел. Он всё возвращался на скамейку, Будто возвращенья ждал туда, Где волшебная листва аллейку Скрыла так, чтоб не прошла беда.