- Будешь с нами в день рожденья играть? – спросила худая и энергичная Лифинова.
- Как это?
- С зарплаты сдаём, кто рубль, кто два, а в день рожденья покупаем торт… и ещё чего-нибудь там…
- Буду.
Он боится людей. Он пережил криз пубертатного возраста, и родители сомневались, что он сможет социализироваться.
Устроили на работу – в книгохранилище Политехнического музея.
Огромный ветвящийся лабиринт, всё пыльное, что-то где-то хлюпает, хрюкает…
Во второй день было – одна из девушек плачет у заведующей на плече. Та гладит её по голове.
Другие шушукаются.
- Муж ночью вставал, курил у окна. Утром просыпается – он холодный уже.
Слушает.
Жутко становится – никогда не соприкасался со смертью…
Наталья потом – с ланьими глазами, не красивая, старше на много – спросила:
- Ты, наверное, стихи пишешь?
- Нет, - отвечал. – Только читаю.
- А я вот пишу. Хочешь послушать?
Он кивнул.
Они уединились в закутке, где стеллажи скрипели от любого прикосновения, и она стала читать.
Говорили потом.
Стихи были красивы.
На железных стеллажах – газеты шестнадцатого, семнадцатого годов.
Забирался по лесенке, и осторожно перекидывал ломкие, жёлтые, ветхие страницы.
Фейерверки событий.
История, пойманная в сети газетных страниц, история столь далёкая, сколь и конкретная.
А Союз внешне крепок ещё: стоит, не шелохнётся… и – кто ощутит подземные толчки?
Что-то длится…
Одиноко, долго…
Иногда Наталья читает стихи.
Потом говорит:
- Беги отсюда. Тут можно сгнить. Увольняйся.
И улыбается грустно.
Он ходил на ту службу всего два месяца, уволился, не выдержав, и, казалось, социум не даст возможности выжить…
Выжил.
Под 50 многого не хочется вспоминать, и - не отделаться от воспоминаний.
