БРОДЯЧИЙ ФИЛОСОФ, ВЗЯВШИЙ ПСЕВДОНИМОМ ИМЯ ПРОРОКА
Вагнер резко отличался от тяготившей Ницше филологической и философской, приверженный сухим схемам и скучному наукообразию среды, и - произвёл на Ницше огромное впечатление.
…а Заратустра уже шёл по ступеням пророчеств, и философии, граничившей с поэзией, которая будет использована тьмою.
Искусство древних греков, и чаянья переустройства мира, и возрождения духа нации и тома Шопенгауэра – всё мешается в причудливый, чрезвычайно энергичный космос, и Валькирии мчатся где-то внутри его – яростно, мощно…
Ницше сочинял музыку под влиянием Вагнера. Он совершил поездку в Рим, где познакомился с Лу Саломе, впрочем, это можно прочитать в любой биографической справке – или монографии, каковых о Ницше существует тьма.
Интересно другое. Бродячий философ, взявший имя в честь Заратустры, и говорящий вещи, которые основателю зороастризма и не пришли бы в голову.
Человек есть натянутый над бездной канат: но бездна ему неведома своею сущностью; человек есть канат из прошлого в будущее: от примитивных форм до сверхчеловека, толкуемого так, что белокурая бестия, ещё не рождённая, уже дана в коконе мысли.
Мысли кривой и красивой, сверкающей и не верной; мысли яростной и одинокой – как стихи Ницше: все они – одинокие волки.
Мысль или болезнь сгубила философа?
Болезнь, разъедающая поэта, всегда сообщает определённый колорит его вещам.
Лабиринты мозга путаются, каналы их засоряются, и путь живительной влаги размышления затруднён.
Видения багрово плывут перед глазами, и смерть тянет руку – она не обязательно костиста: может оказаться вполне мягкой, и даже желанной.
Так, или иначе, возможность истолковать учение (если считать, что в его перенасыщенных поэзией томах есть учение) таким образом, каким истолковали его в Третьем Рейхе, говорит не в пользу Ницше – философию, скажем, Фихте нельзя использовать в подобном ключе.
Но бродячий философ, взявший псевдонимом имя великого пророка, по-прежнему совершает свой бесконечный путь во многих и многих умах.
СТРАШНО ЛИ ВЛАДЕТЬ ЧЕТЫРЁХБУКВИЕМ?
Цезарь, точно знающий, что Брут – его сын (это будет безвестно историкам), чувствует острую боль, и, помыслив мгновенно – Неужели? – падает, заливаясь кровью, на мраморный пол.
Много ран сливаются в одну: много фактов собираются в зияния, и историческая ретроспекция не сулит конкретики, хотя даёт возможности многих толкований.
Как понять людей, не имевших представления о самолёте, трансатлантическом лайнере, электричке, телефоне, интернете?
Меч обнаруживается в церкви, и у Жанны больше оснований вести войска, чем у кого бы то ни было.
Но… откуда в церкви взяться мечу?
Легенда – есть материал, которым не умеет пользоваться реальность.
Превзошедший древнюю – и прочие – мудрости – раввин склоняется над изделием из глины и пишет четыре буквы на лбу гиганта, что встанет, чтобы сразу переселиться в легенду.
Страшно ли владеть четырёхбуквием?
Или – самое интересное в мистической нумерологии то, что в ней нет ничего интересного?
…ясновидящая, с которой общался более десяти лет, сказала:
- Всё будет вознаграждено, - имея в виду зигзагообразную, сложную дорогу молодого сочинителя. – Ничто не бывает напрасно.
И повторила, глядя в свой прозрачный, красивый шар, в котором он ничего не видел:
- Всё будет вознаграждено.
Тетраграмматон начертан на небесах: в слоистых облаках сияет нежно четырёхбуквие.
Знаменитый писатель, мастер короткого, очень короткого рассказа и рецензии, склоняется над листом бумаги, сочиняя стихи о пражском раввине.
Жара палит Москву.
В каждой точке «сейчас» разнообразно собраны тысячи мотивов и нюансов, не говоря о сути: той, что определяет жизнь, той, что неопределима.
