психология отношений
Вчера мужу позвонила моя приятельница, с которой мы в ссоре уже полгода, и сказала, что у нас в городе открылась выставка Дали. До ссоры приятельница была моей подругой. Муж Дали не любит, и даже с моей бывшей подругой не пойдёт, а я люблю, и, кажется, пойду даже с той, с которой...
Я точно помню, из-за чего мы поссорились, хотя прошла целая половина года! И виноваты были - моё чрезмерное и не всегда уместное терпение, моя мягкость и не имеющая границ тактичность и, наконец, моя подруга, позволившая себе непозволительную грубость в отношении моей семьи.
Сколько раз давала себе слово не пускать на самотёк проявления фамильярности в адрес мужа, мой и других членов моего семейства!? Сколько раз клялась прекращать на корню пошлые шуточки, неприличные выражения, направленные по тем же адресам!? Сколько сил потратила на то, чтобы давать себе эти слова и клясться!? Очень много!
Болезнь, хандра и одиночество до того заели Веронику Павловну, что она, вопреки своим правилам, решила устроить посиделки. Уцепилась она за это деревенское словечко, как за спасательный круг. Еще девчонкой любила притаиться у окошка и слушать, как вели беседы на завалинке у дома мамкины подружки и ближние соседки.
Была в тех редких вечерних встречах какая-то особая атмосфера единения, тепла, раскованности. Мать не любила злоязычничать, собирать сплетни, не терпела пустых наговоров. Сельские женщины за это ее уважали, ценили за гостеприимство. Все эти задушевные откровения сдабривались чайком, вкусными семечками, да вязанием, которое считалось непременным атрибутом посиделок.
Верочка рано уехала на городские хлеба от матери-вдовы. Навещала только раз в год - на недельку, а затем укатывала в санаторий или дом отдыха. Копила на кооператив, а потому замуж не торопилась. Все планы строила: вот обставлюсь польской мебелью, плитку чешскую в ванной положу, холодильник куплю. Ковер по очереди дали - как отказаться от такого добра?! И не заметила, как в серьезный возраст вошла. Никто уж не сватает, да и сама не захотела чужие ширинки стирать да мужнины прихоти терпеть. Так бобылочкой и жила.
Когда умерла наша соседка, бабушка Марфуша, мама с сожалением сказала: «Светлой души и несчастной судьбы была эта женщина!». Мы, еще совсем несмышленые мальчишки и девчонки, собравшись на посиделки в нашей избе, заканючили - расскажи да расскажи. Мама отнекивалась, мол, еще малы про взрослую жизнь побаски слушать, но и сама не заметила, как повернула на тропу воспоминаний…
Жила-была в соседней деревеньке красавица и рукодельница, песельница и плясунья Марфуша. Семья ее была бедная, а потому родители никак не ожидали, что засватают их дочку за сына-вдовца самые богатые и тароватые Кузьмичевы из ближнего селения. Поговаривали люди, что Афанасьев буйный норов свел в могилу его молодую супружницу, и опасались за судьбу юной девушки.
Для Марфуши сватовство проходило как во сне,- тягучем и смутном. Стоило ей только взглянуть на Афанасия, своего будущего мужа, как ее начинала пробирать непонятная дрожь, словно изморозью одевал ее лютый страх.
В современной жизни все складывается как-то прозаически. Зато прошлое кажется нам более романтичным, хотя и тогда хватало трагедий и комедий, суровой прозы и романтических приключений. Бабушка Маруся, что лежала напротив моей койки терапевтического отделения районной больницы, чутко прислушиваясь к нашей бабьей болтовне о том, какие истории с нами когда-то случались, помалкивала. Только тихо улыбалась, но о себе и словечка не промолвила за долгие часы наших больничных посиделок. До той самой поры, пока не приехал навестить ее муженек из дальней деревни.
Вошел в валенках, потертом полушубке, прижимая к груди кроличий треух. Больше всего в нем меня поразили снежной белизны волнистые волосы и пронзительно синие глаза на загорелом худощавом лице. И такую заботу и тревогу излучали эти глаза, что вся палата сразу притихла.
Поскольку ходячих было мало, все оставались на своих местах. У кого система - никак не встанешь, а у кого – прострел в пояснице. А кто к этому часу задремал. Пожилые супруги, уединившись в уголке, тихо беседовали. Огладив растрепавшиеся прядки волос на голове мужа, баба Маня ворчливо заметила:
Бабка Нюра не по годам звонкоголоса, смешлива, с молодым блеском темных глаз. Даже седые косички заплетает по-детски, связывая их трогательным узелком на затылке. Пневмонию она «заработала», как сама выразилась, только «благодаря» своему упрямству и гордыне.
Надо было перебрать картофель перед посадкой, но сын и сноха на все мамкины доводы и нуду отмахивались, мол, еще успеется, да и холодно в сенцах, куда обычно рассыпали клубни для прогрева. Раздосадованная на своих «неслухов», бабушка Нюра, улучив момент, пока все были на работе, спустилась в погреб и принялась чалить полнехонькие ведра наверх. Из тепла натопленной избы да в студеную темень и сырость. И снова туда-сюда, как маятник, металась непоседливая хозяйка. Какой организм может выдержать такую нагрузку?! В горячке и без сознания нашли ее возле открытого творила, тут же вызвали фельдшерицу и доставили в районную больницу.
Едва очухавшись и придя в себя, она тут же вытребовала к себе внучку-медичку и настойчиво приказала ей достать пенициллину, который считала чудодейственным лекарством исключительно от всех хворей и болячек. На удивление врачей и всех обитателей палаты новая соседка быстро пошла на поправку.
