По мотивам Чехова
Таракан размером с карандаш,
Пол щеляст.
Чиновничьи утехи –
Пьянство в одиночку. И пейзаж
За окном, что исключит успехи
Напрочь – нехорош. Церковный звон.
Где-то дача, вечер густ на диво.
- Пал Петрович что ли? – Ясно он!
Сёмга, сельди, сыр, всё столь красиво.
Иванов сразиться предложил
В преферанс. Для нас поют цикады,
Иль звенят. А спор не вдохновил.
- Нет, Евгений, утверждать не надо
Так категорично… - Хороша
Чёрная смородина – созрела,
- Где, Андрей Ильич, скажи душа
Спрятана – в виду имею тело?
Стар архиерей. И он устал.
Всенощная силы отбирает,
Ныне отбирает. Город мал.
Где-то электричество мигает.
У дьячка был пёс…а звали как?
Пьют опять судейские в трактире.
Для чего сознанье душит мрак,
Не давая посмотреть пошире?
Огонёк в аптеке. Но едва ль
К ней придёт – к аптекарше - любовник.
Не придёт, естественно. А жаль.
И доходов не принёс ей вторник.
А студент по берегу идёт,
Тихий всплеск порадует немного.
Вам смешно! Массивный небосвод
Вряд ли скажет, сколь верна дорога.
Снова дача. Маленький роман
Меж кузеном и кузиной. Что же?
Утренний, конечно, бел туман,
С молоком по цвету сильно схожий.
Вся ль Россия? Колокольный звон.
А подросток дома застрелился.
Жалко всех. Но светел небосклон,
И в глазах у многих отразился.
* * *
Войлок сизо-серых облаков
Чуть раздвинут, синева сияет.
Золото церковных куполов
Массой света сини отвечает.
Видишь у поребриков листва
Смугло отливает старой бронзой.
И вода в Москве-реке жива,
Пусть глядится небо силой грозной.
Снова войлок облачный слоист,
Купола потухли. Ветер тянет
Нитки яви - крепок, мускулист,
А потом вообще промозглым станет.
Кое-что о конце света
Лето было или всё же нет?
Образы порой диктует бред.
Лезет на кафедру лобастый
Пустозвон и педант –
На кафедру докторскую променявший талант,
Лезет с мерзкой гримасой.
И кричит: – Я рассчитал всё!
В садах расчётов произрастает истина!
Я утверждаю – скоро свет затмится траурной полосой!
И лоснится лысина.
Другие – доктора и профессора –
Зашумели – Как? Не верим! Быть этакого не может!
А оратор с кафедры возопил – Ура!
Светопреставление чувствую кожей.
СМИ, до сенсаций жадные
Завыли, запричитали. И настали денёчки жаркие.
А поэт лежал на диване под бетоном депрессии
Дома.
Чётко знал – не нуждается мир окрестный в поэзии,
Вспоминал, что не набрать стихов для следующего
тома.
По улицам тем временем шагали рядами стройными
Попы в облачениях, миллионеры с корзинами денег,
Интеллигенты – их участь всегда и всем быть недовольными,
Домохозяйки – эти от нечего делать.
Инженеры, давно забывшие, что такое зарплата,
Партийные лидеры – горлопанистые ребята,
Редакторы, оперные певицы, шоумены,
На машинах ехали бизнесмены,
Собиравшиеся скупить сокровища
Ойкумены.
Все протестовали против открытия
Лобастого мудреца.
Не хотели, чтоб свет исчезал, кричали.
Звучали разные голоса.
Композиторы музыку сочиняли,
Бравурность которой опровергала
возможность траурной полосы.
На башнях, на кирхах, на многих запястьях сверкали
Как-то по-новому, весьма зловеще часы.
Но по утрам на сосудах травы выступали
Капельки зрелой росы.
А днём транспаранты люди несли, плакаты и флаги.
Не работали церкви, рестораны, магазины, конторы,
банки.
Торговля по боку, не купишь элементарного: мыла,
чернил, бумаги.
Ни помолиться, ни поменять валюту, ни скушать супа
из жирной наваги.
Площади и проспекты патрулировали важные танки.
А поэт всё лежал на диване,
Видел строчки – они мерцали в тумане
Метафизическом,
Пока город заходился в экстазе мистическом,
До какого не было дела поэту,
Убеждённому, что никогда не исчезнет солнечный свет,
И не желающему мириться с тем, что лета более нет.
