Сейчас уже точно и не помню, ради какого же случая мы собирались на очередной девичник, но определённо вовсе не для самокопания в своём давно уже полузабытом прошлом - нынешняя суматошная жизнь напрочь память в нас поотшибала. Но, несмотря на это, мы мало-помалу всё же сумели подобраться к тем, почти забытым, нежным чувствам нашего недалёкого прошлого.
А всё началось с выражения недовольств нынешней жизнью. Костерили мы костерили её, проклятую, и тут кто-то из нас медленно и со вздохом протянул:
– Ох, да сейчас один девиз у людей: жить… одним днём.
– И, как ни странно, население вполне смирилось с ним.
Вот тут-то и началось…
– Верно, ой верно говоришь, мы уже боимся что-либо заранее планировать. Так и говорим: будет день, глядишь, отыщется и пища.
– И пища отыскивается, но не в магазинчике, а гораздо ближе. Посмотри вокруг – сейчас без всякого неудобства и стеснения бывшие «товарищи» в поисках этой самой пищи целыми днями копаются на помойках.
– Да ведь кто копается-то – отбросы общества. А раз они отбросы, то пусть в отбросах и возятся.
– Ой, не скажи. Ведь и интеллигенция, интеллигенция туда же.
– Интересно, неужели выискивают они там что-либо для себя пригодное?
– Выискивают, выискивают. А раз отыскал, то и выходит, что не всё окончательно потеряно и можно смело… надеяться на завтра.
Словом, говорили мы, говорили, и тут нашу подружку словно прорвало. На воспоминания потянуло. Или она в этот день чего-то откушала непотребного. Или встретился ей на лестничной площадке кто-то страшненький - уж не знаем! В общем, сумела она ненароком и наши сердца разбередить. Разбередила и вытащила откуда-то из закромов наших душ почти забытые, но милые отголоски прошлого.
А начала она так: – И всё же скажу вам, девочки, слово «коммуналка» насколько когда-то горькое по своему естеству, настолько приятное теперь, как память». Вдохнула она при этом так, как вздыхала когда-то давным-давно, ещё сидя за школьной партой в далёкой юности, втайне надеясь, а вдруг да пронесёт и не вызовут её к доске.
«И почему такое нежное тепло разливается по организму при воспоминании о той беспечной нашей жизни?» - спросила она с какою-то щемящей тоской в голосе. Спросила и сама же себе ответила: «Наверное, от того что, став уже мудрой и опытной, вдруг мысленно соприкасаешься с прошлым, обязательно связанным с твоей шальной молодостью, когда была неопытна и глупа до умиления. Теперь с позиции возраста легко можно простить себе какие-то провинности, заново их пересмотрев. Ничего не изменить, только просмотреть как память. Была страна наша единой коммуналкой.
Конечно же она не ждала от нас поддержки, но получилась реакция совершенно обратная.
– Ну, уж извини, девонька, скажу тебе так: теперь некоторым трудно себе и представить, что же такое коммуна на самом деле. Как же можно о том с нежностью, да ещё и благодарностью вспоминать?
– Вот ты для нас, действительно, коммуна. Ведь мы друг для друга почти кровная родня, раз столько лет дружим.
– Родня ты наша!
– Роднулька кровная!
А наша родная продолжила: «Нет, девочки, нет… Что вы там не говорите, а та коммуналка, которую я имею в виду, уже давно исчезла. Ч т о есть она такое по сути для меня лично? Она – и восторг, и приятность, и какое-то особенное, нежное очарование. И когда случается так, что нахлынут вдруг на тебя воспоминания и окунёшься ты в эти самые чувства, то все твои прежние огрехи и неприятности становятся мелкими и ничтожными. И станет твоё, рвущее душу прошлое, глобально лучшим для тебя…
Все мы молчали, удивлённые такими странными рассуждениями, но одна из нас всё-таки всполошилась
– Да разве это слово «коммуна» может вызывать восторг и нежность? И к чему теперь смаковать то, чего нет? Нет, вы только взгляните на неё! Она от своего душевного мазохизма будто и возраст свой вдвое уменьшила. Остановись, пацанка! Окстись, дуняша!
В разговор тут же встряла ещё одна из подруг.
– Верно, ой, всё верно, девчонки. И не расписывай ты нам очарование этой своей коммуналкой. Я лично не могу себя даже и представить в кругу этих шести-семи комнат, откуда непременно вот-вот должна выглянуть чья-то чересчур любопытная физиономия с бегающими глазками.
– Точно! Она, эта заплывшая жиром морда, или образ скелетного чучела, желает всё-всё усмотреть и всегда быть в курсе всех тайн жизни обитателей этой самой твоей хвалёной коммуны!
Скорбящая по прошлому снова тяжело вздохнула и посмотрела на нас с таким снисхождением, с такой неподдельной жалостью, будто все мы только сейчас на её глазах ударились о батарею парового отопления.
– Выговорились? А я всё равно от своего не отступлюсь, хоть вы меня режьте. В отличие от вас, у меня абсолютно другое видение этой самой коммуналки, и я не могу уподобиться вам, чтобы вот так – одним махом – стереть из памяти и своё детство, и юность - все свои самые лучшие годы. А всё потому, что вы – предательницы. Уж не вы ли обладательницы этих вечно любопытствующих физиономий, выглядывающих изо всех щелей тех самых коммуналок в то «весёлое» время? Ха-ха…
– Ну, это ты, подруженька, загнула! И всё же от убеждений своих на этот счёт я не отказываюсь.
– Точно. Если у тебя от твоих воспоминаний мурашки, то и держи их у себя за пазухой. У меня своих мурашек хватает. – присоединилась к возражающей еще одна подруга.
– Что, уже наградил кто-то?
– Тише! Да тише вы, девочки! Ну, нельзя же так, в самом деле! Назревал явный скандал. Две подруги, как перед атакой вражеского бруствера, выстроились грудь в грудь, готовые вот-вот вцепиться друг в друга. Но всё же у «подруги-коммуналки» хватило-таки ума и такта не доводить дело до взаимных оскорблений, и она сменила тон:
– Постойте, постойте, девочки! Давайте всё же без крика и излишних эмоций разберёмся. Вот вы все, мои кровные подруженьки, не из той ли самой коммуналки? Из той. Так разве же плохие вышли из вас женщины? Да вы же у меня самые лучшие и человечные! - Сказав это, она смачно чмокнула их, обеих в пылающие щёчки и, воспользовавшись тем, что те такого поцелуя от неё никак не ожидали, тут же и продолжила:
– Любой из нас знает, что жизнь, как пижама, и состоит она из светлых и тёмных полосок... Ведь только в гробу всё одним чёрным цветом вымазано.
И опять – масло в огонь:
– Ой-ой-ой… Ты только не делай из нас страдалиц! - Подруги опять отпрянули от неё, где-то внутри каждой из них звонко ударил гонг и начался следующий раунд этого поединка.
– Да уж… Тем героиням, кто прожил подобную жизнь в этой твоей дурацкой коммуналке, требуется до конца жизни выдавать большое пособие за стойкость и силу духа.
– Вот-вот. И вдобавок наградить ещё и самой наилучшей жилплощадью.
– Нет, нет… И этого тоже мало. Их, героев совковых коммун, ещё нужно постоянно спрашивать, довольны ли они своей теперешней жизнью? И только когда этот герой скажет, что у него к государству нет претензий, вот только тогда оно, это наше государство, и должно спокойно вздохнуть.
– Правильно, правильно говоришь! Но необходимо ещё (если вдруг поступят какие-то претензии) непременно их выслушать, мигом всё заново пересмотреть и сиюсекундно все свои недочёты исправить.
…Очередной раунд был вроде бы на исходе, и обе подруги снова выстроились грудь в грудь перед нашей ярой «коммунальщицей». Словно подводя итог всему сказанному, они дружно по-солдафонски гаркнули:
– Долой коммуну и коммуняк! И так это у них лихо и слаженно вышло, что нам сразу же припомнились те, канувшие в прошлое пионерки, что скандировали со сцены свои ура-патриотические «речёвки».
Нашей спорщице такие «пионерки» явно не понравились. Покрутив пальцем у виска, она лишь с сожалением покачала головой.
– Да ну вас, девочки. Можно подумать, что теперь, уже живя в своих хоромах, вы полностью счастливы и не испытываете жуткого одиночества. Испытываете, испытываете. Бродите, небось, по своим евро- и супер- лабиринтам и сами с собой разговариваете. Всё-то вы тоскуете, ожидаете хоть чьего-то звонка, любую заблудшую душу готовы у себя принять. Вы, сами того не сознавая, готовы поменять все эти ваши хоромы на светлую, искреннюю душу и задушевный разговор с нею. Слушала вас, слушала, и вроде логично, верно все вы тут говорили. Ан нет, ведь сама жизнь, проведённая в этой коммуналке, диктовала свои правила. Помните, как всей массой народа из пятнадцати республик мы жили в ожидании коммунизма? Даже срок его прибытия почти до точности был установлен.
– Как тут не помнить – помним, конечно. Ровно через 20 лет он должен был нагрянуть и распахнуть перед всеми массами народонаселения свой коммунистический рай.
– А ведь и вправду, девочки, в то время весь этот наш убогий быт нами, как должное воспринимался. И только сейчас, сравнивая с ним нынешнюю неопределённую и страшную действительность, многие из нас счастливцев, живущих при этой «демократии», осознали наконец-то, что мы тогда почти что при коммунизме жили.
– Да-да, лично я хорошо помню, как цены на продукты и товары с каждым днём убывали и убывали.
– А сколько от этих скидок радостных глаз светилось вокруг. Я, например, навсегда запомнила китайские термосы и эти пушистые, нежных тонов, розовые, голубые и жёлтенькие кофточки.
– Так ведь и особой бедности мы тогда не ощущали. Жили приблизительно в одинаковом достатке, и, несмотря на то, что на всём отчаянно экономили, были мы всё же гостеприимными, а уж отдых на море – планировался почти каждой семьёй.
– Значит, было-таки у народа, на что поехать при заработке в 60-80 рубликов.
Вот так постепенно меняли подруженьки свою недавнюю точку зрения, и каждая высказывала своё мнение.
– Это сейчас нас всех разом так и пытаются впихнуть в буржуазный рай.
– Так и мечтают весь народ уравнять под одну гребёнку.
– О-о-ох давно, давно мы не имеем своего лица.
– А ты вот давай-ка вывернись наизнанку, придумай что-то своё, сумей себя порадовать и других восхитить, не уничтожив при этом в себе всё живоё, всё правдивое.
– О-ох страшно жить стало, девоньки, ох страшно! Раньше-то про них, про заграничных, на кого теперь так хотим мы равняться, столько страшных историй рассказывали, столько всякой гадости транслировали, – всё пытались нас запугать их наркотиками, их вечными войнами, их распрями межнациональными.
– Ага, рассказывали, рассказывали, транслировали, а теперь нашу жизнь с них хотят копировать, подогнать под их заграничный стандарт, под их мышление. А нам ведь оно не свойственно. Защищать друг друга и страдать друг за друга – вот наш стандарт был. А теперь каждый сам за себя, и если кто на вас нападёт хоть среди бела дня, хоть среди ночи, ни одна персона не вступится. Это уже доказано. Почему? Первое – все боятся, а второе – моя хата с краю, я ничего не знаю. И всё это происходит потому, что все мы беззащитны. Нет нигде управы ни на воров, ни на бандитов, ни на саму милицию, что теперь уже стала первым и чуть ли не самым главным налётчиком.
– М-да… Долго же нас к этому ужасу готовили. Видно, конец света уже давно наступил, а нам об этом почему-то забыли сообщить.
– Зато, судя по новостям, у нас теперь чуть ли не треть мира живёт в раю.
– Не поняла… Как это? Ты о каком таком рае?
– А это я о том самом, что весь в иголках. Теперь ведь чуть ли не вся молодежь повально колется. Разве они, воткнув иглу в вену, не в другом мире оказываются? Конечно же, только в раю!!! А скоро и весь мир к этому сатанинскому раю скатится, все разом в этот ад нырнут. Вот на фоне всего этого вспоминаю я теперь своё прошлое коммунальное время и грущу о своей маме, что повторяла мне без устали:- «Больший кусочек другу, доченька!».
– Ой, и мне, и мне постоянно мама долдонила:- «Нехорошо, дочка, делаешь. Ты ведь вовсе не жадная, а вдруг, да и забыла, что всё по-братски делить следует. Ну что, мне разломить пирожок или ты сама поделишься с братиком?»
– А такое крылатое выражение, как «друга грудью прикрою», вы что же, забыли?
– Были, конечно, и некоторые перегибы. Никак не могли мы тогда иметь своё собственное мнение, а уж отстаивать его... Только общее мнение! Только общей массой - вперёд! Грудью в грудь – и «урра-а-а!» и «да здравствует!». Ладони на съездах отбивали так, что всеобщим хлопаньем и поднять, и ухлопать могли любого.
– И ещё никак не приветствовали всякие новаторства. Как говорится, поздно взрослеть стали.
– Да уж, наверное, у каждого века свои ошибки.
– И всё-таки нам необходимо их совершать, пока опыт не накопится.
– Не возражаю против опыта, но почему мы не умеем беречь и хранить память о своём былом величии? Мало того, нам почему-то его обязательно нужно принизить, оболгать, стереть из памяти. Какой же тем самым подаём мы пример новому поколению?
– Ой, девчонки, что вы там ни говорите, а всё идёт от наших правителей. Сами посудите, ведь правитель живёт в сытости и довольстве и совсем не думает, что и его в скором времени вот также обмарают и опустят ниже уровня канализации, как опускают пищевые отходы в мусоропровод.
– Ладно, хватит про политику. Знаете, подруженьки милые, мне сейчас очень хочется вспомнить свои семь годочков, когда мы всей семьёй вроде бы и с радостью, и в то же самое время с некоторой грустью, в неизвестность двинулись. Помню, мы тогда от своих пяти соседей, наконец-то, в коммуналку всего лишь на две семьи переселились. Втайне я так страшилась этого переезда: как же теперь всё станет в нашей новой жизни? Я была уверена, что мне станет ужасно одиноко и скучно, ведь при своей куче соседей я была любимицей и жила почти, как в раю. А тут, я чувствовала, сплошная скука грядёт.
Так оно на самом деле и вышло. Один за другим потянулись мои тоскливые, однообразные денёчки, стали маячить перед моими глазами с утра до ночи одни и те же лица: только Мишка да Лидка, только тётя Пана да дядя Петя. А с другой стороны, я всё же заметила, что жизнь наша постепенно стала улучшаться. Ну, скажите, разве же могла я знать, что бывает картошка не только в мундирах, но ещё и самая вкусная – та, что жареная на воде. Кто бы мне это блюдо преподал? Только Лидуська из нашей новой коммуналки. Она всё знала, всё умела. И немудрено, ведь была она на целых три года меня старше. А если бы не эта наша коммуна, мы вообще мало бы чего знали.
Тут к разговору присоединилась ещё одна подруга.
– А вот я всегда с удовольствием вспоминаю, как нам, босоногим девчонкам, приходилось по крышам гаражей бегать. Нас тогда целая стая для подобных набегов организовывалась. Ох, и весело же нам было! Особенно мы веселились, когда чей-то «жених» бежал впереди, сзади или посерёдке. Было ради чего порхать по этим крышам. А сколько потом разговоров велось по этому поводу. Обсуждали в основном, как чей-то красавец свою зазнобу догнал и за косу дёрнул.
– Ну, дёрнул – и чё?
– Чё, чё… Да ведь он чуть эту косу не оторвал. А всё почему? А потому, что любил.
– Ну, допустим, любил, но коса-то здесь при чём? Чё косу-то рвать?
– Вот заладила «чё да чё»! А то! Он ведь ни мне, ни другой какой соплюшке её не рвал. С этим только твоей Лидке и повезло. Он ей эту чудо-косу чуть не с корнем выдернул. А Лидуська наша даже и не заплакала, только внимательно ему в глаза посмотрела, мол, рви, рви, миленький! Это на нашем дворовом языке означало: я тоже тебя люблю. Помню, мы тогда наперебой этот случай разбирали и нашей Лидке ой как завидовали, радовались за неё. А я-то как гордилась, ведь она ещё и в соседках у меня. Я, как и все, тоже это тогда заметила и оценила их чувства. Ведь за мной он и не побежал, а вот за Лидкой так рванул, что я подумала, он с гаража свалится. Ха-ха-ха! Слава Богу, удержался, а то уж я так и опасалась – не удержится.
(Продолжение следует)
