Как самого почетного гостя попросили его, кандидата наук, автора учебников для вузовской молодежи, пройти в президиум. Но он, прежде всего, бережно провел к первому ряду и усадил маму, чьи непокорные кудри с седым блеском никак не хотели укладываться в прическу для такого торжественного случая. Сын, поправил ей прядки, слегка сжав ее ладони, шершавые от крестьянской работы.
Когда заговорили об истории деревни, ее знаменитых людях, ставя в пример материнский труд Валентины, сын в знак уважения и признательности склонил голову. И вдруг из зала раздался слабый дребезжащий голос:
- Ну, вылитый, вылитый наш Славик! Да и в кого еще ему таким умницей уродиться, как не в нашего сыночка!
Невольно люди расступились, и Вячеслав Вячеславович увидел согбенную фигурку старушки, смутно напоминавшую ему полузабытый образ из далекого детства.
Деревенская молва донесла до бабки Лукерьи, что внук ее, от которого они с Федотом отреклись, достиг в столице больших высот в научной и преподавательской деятельности. Матери хорошо помогает, в гости с дорогими гостинцами приезжает, к себе в Москву жить зовет. Только Валентина не хочет покидать родные места, оберегая родовое гнездо для сына и внуков, чтобы можно было приехать на летние каникулы из жаркой московской сутолоки.
…На выкрик Лукерьихи никто не отозвался. Кто-то хмыкнул, загремев стулом, и в зале снова воцарилась атмосфера праздника. После речей, концерта и поздравления сельчане, оживленные встречей, воспоминаниями, разговорами, расходились по домам и дворам, где на лужайках, заросших калачиком, раскидывались скатерти, клеенки, ставилось богатое угощение, до самого рассвета лились рекой песни и беседы.
Только в одном подворье было тихо и мертво, как на кладбище. Бабка Лукерьиха, шатко ступая, вышла на мосток. По улице, освещенной утренними лучами солнца, шли ребята и девчата. Слабо махнув им рукой, она просительным тоном пробормотала:
- Зашли бы, касатики, на чаек. Плюшки горячие из печи на столе отдыхают. А?
Девчушка лет пятнадцати, с ясным взглядом голубых глаз, удивленно вглядевшись в лицо старушки, произнесла непонятную фразу:
- Вот это, ребя, дрр-о-ва, так дрова! Египетские мумии отдыхают…
- Мы, можа, и? правда, в мумии превратились, а вот вы? Чьи же вы будете? Местные аль приезжие? Гостями кому приходитесь? - въедливо вела допрос Лукерьиха.
- Да не бойсь, бабушка, мы и свои, и гости, и родня всем, - весело гоготнул один из парней, к плечу которого прильнула та самая ясноглазая.
- А я не из пугливых, - раззадоривая саму себя, откликнулась хозяйка подворья. - Знаете, милыи, скока годков на свете живу? И не поверите! Девятый десяток уж на исходе. А я вот еще на ногах. И печку топлю, и курочек вожу, и сама в баньку хожу. Да и где мне взять помощников-то, - она широко развела узластые ладони, тяжко всхлипнула: - Давно одна-одинешенька бедую. Хозяина свово лет тридцать назад как схоронила. Сынок погиб. Был от него дитенок, да думали мы, грешные, что не нашей крови. Не признали. А теперь вот в старости бобылочкой тлею, как огарок никому ненужный.
Девчушка, та, что сразу бросилась в глаза Лукерьихе, жалостливо сморгнула набежавшие слезы и, обернувшись к друзьям, сказала:
- И чего мы тут стоим? Если зовут в гости да еще на чай, айда, загребаем что ли?
Веселой толпой молодежь двинулась вслед за хозяйкой. И пока рассаживались за столом с дымящимися чашками чая, пока отведывали плюшки с сахарными узорами, Лукерьиха в радостном упоении рассказывала гостям о том, как любила она привечать деревенскую ребятню по праздникам и вот так же угощать их своими разносолами.
Ах, как же давно это было и, видать, из памяти многое стерлось, выветрилось, но бабке Лукерьихе казалось, что на самом деле так оно и делалось ею всю жизнь – по совести и справедливости.
Когда уже стали прощаться, ясноглазая девчушка с ореолом кудряшек вокруг нежного овала лица вдруг бросила любопытный взгляд на портрет, висевший на стене избы.
- Кто это? – удивленно спросила она,- пристально вглядываясь в черты молодого человека на портрете.
- Дак, я вам об этом уже говорила. Это сынок мой, Славик, безвременно ушедший из жизни. А с чего такой интерес? Можа ты, девка, какая родня дальняя, да не сказываешься, а?
С улицы раздался сигнал автомобиля, и девчушка, окинув бабку Лукерьиху ошарашенным взглядом, метнулась во двор. Вся компания выкатилась следом на зеленую луговину улицы. У серебристого «джипа» стояли двое – та самая беленькая девушка и почетный гость праздника Вячеслав Вячеславович. Уткувшись в его плечо, она прижалась к отцу, словно отгораживаясь от какого-то удара.
Приволакивая больные ноги, Лукерьиха с трудом опустилась на зеленый ковер травы и на коленях поползла к машине. Приподняв седую всклоченную голову, она заголосила:
- Дитятко, родимый, прости ты нас, Христа ради, прости, если сможешь, если сердце твое от нашей жестокости у тебя не зачерствело. Господь уже наказал нас с Федотом. Наказал еще дважды, лишив сердолюбия. Ничего не прошу - только милости твоей и прощения!
Вячеслав Вячеславович с горьким комком в горле слушал старухины причитания, и не смог выговорить ни единого слова. Он тихо приоткрыл дверцы и, поддержав дочку за локоть, усадил рядом с собой. Кивнув на прощание ее друзьям, занял водительское место. Сделав красивый разворот, джип покатил по улице в сторону широкого асфальтного полотна, улетающего туда, куда обычно солнце из нашей деревеньки уходит на покой.
