Любовь - единственное лекарство от смерти, поскольку она ей сродни.
(Мигель де Унамуно)
После смерти Ницше две женщины опубликовали свои воспоминания о нем. Первой Ницше обязан всеми недоразумениями, существующими вокруг его имени. Это его сестра Элизабет Ферстер-Ницше, наследница и распорядительница его архива, слишком произвольное обращение с которым и породило нелепую легенду о Ницше, как о предтече национал-социализма.
Другая - самый противоречивый персонаж в судьбе мыслителя: женщина, чье имя звучанием своим напоминает о библейской танцовщице - Лу Саломе.
Ей по праву принадлежит роль одной из самых исключительных женщин в истории Европы. Во всяком случае, немецкий писатель Курт Вольф утверждал, что "ни одна женщина за последние 150 лет не имела более сильного влияния на страны, говорящие на немецком языке, чем Лу фон Саломе из Петербурга".
И в самом деле, такой "коллекции" потерявших голову знаменитостей не встретишь более ни в одной женской биографии: Лу была "Великой Русской революцией" в жизни Ницше, ее боготворил и воспевал Рильке, ею восторгался Фрейд, ее собеседниками были Ибсен и Толстой, Тургенев и Вагнер, с ее именем связывают самоубийства Виктора Тауска и Пауля Рэ. По настоянию Мартина Бубера, известного философа и близкого друга, ею была написана книга под названием "Эротика", которая стала бестселлером в Европе и выдержала 5 переизданий...
Воздержимся от штампа "женщины-музы". Эта роль слишком одномерна для нее. Еще менее точным была бы попытка навязать ей образ непревзойденной гетеры 19-20 веков, ибо ее мало развлекал "список поверженных". Какая же тайная, неутолимая тоска гнездилась в ее душе, гоняя ее "от костра к костру"?
Исполняя на интеллектуальных подмостках Европы свой "танец семи покрывал", не свою ли собственную голову стяжала она? Ведь она хотела во что бы то ни стало реализовать на практике ницшевское кредо - "Стать Тем, кто ты Есть" - вскрой свою глубину, извлеки на свет свою подлинность!.. Она была великим и отчаянным экспериментатором... в режиссуре судьбы - собственной и окружающих.
Началось это довольно рано, в первые 20 лет ее жизни, которые она провела на родине, в Петербурге. Лу родилась в 1861 году в семье генерала русской службы Густава фон Саломе, прибалтийского немца по происхождению. Младшая сестра пяти братьев, она, наверное, ощущала себя подобно андерсоновской Элизе. "Весь мир казался мне населенным братьями", - писала она в своих воспоминаниях. Не здесь ли - исток ее беспрецедентного успеха у мужчин, тайна всепобеждающей непринужденности ее обаяния?
Первым мужчиной, испробовавшим его на себе, был известный своими проповедями пастор Гийо. Поводом к их знакомству послужило чувство глубокого одиночества, невысказанности и тоски, которое Лу очень остро переживала в свои 17 лет. Рискнув, Лу написала об этом человеку, чьи проповеди привлекли ее своей глубиной.
Письмо, очевидно, произвело на пастора приятное впечатление, и они встретились. Эта встреча была первой в череде тех судьбоносных сюжетов, которые круто изменяли ее жизнь. Целый год втайне от семьи Лу встречалась с пастором, чтобы штудировать философию, историю религии, голландский язык...
Героями их бесед были Кант и Спиноза. Ее странные мечты и тягостные раздумья Гийо готов был выслушивать очень серьезно, освобождая ее тем самым от мученического утаивания самой себя. Тогда, - вспоминала она, - в Гийо ей виделся Бог, и она поклонялась ему, как Богу.
Драма назревала с неизбежностью: чтобы предсказать ее, не требовалось особой проницательности - экзальтированная девичья идеализация должна была натолкнуться на живого человека. Они неуклонно сближались, и это было мучительно для обоих: однажды Лу потеряла сознание, сидя на коленях у пастора. Развязку ускорила смерть отца Лу: Гийо настоял, чтобы она рассказала матери об их уроках, и сам попросил у нее руки дочери. Такой поворот событий поверг Лу в шок...
Был ли это глубинный страх подлинной близости? Горечь от утраты сакральной дистанции? Уже тогда возникшее предчувствие иного, совершенно особого пути? Во всяком случае, сексуальная близость для будущего автора "Эротики" была вещью принципиально отклоняемой еще много лет. И хотя нестандартность ее образа жизни была чревата славой о "распущенности", на деле она отменила свое табу только после тридцати лет.
Мотивы, стоящие как за первым, так и за вторым решением, остаются для исследователей весьма загадочными. Это обстоятельство интригует тем сильнее, что к этому времени Лу уже давно была замужем за Фредом Андреасом, однако их брачный договор включал непреклонное условие Лу - отказ от интимной близости. В своих воспоминаниях она сама затрудняется дать объяснение многим своим поступкам. Достоверно известно, что к 50-ти годам, эпохе ее наивысшего женского расцвета, Лу радикально изменила свои убеждения - свидетельством чему стала ее нашумевшая "Эротика".
Становясь "тем, что она есть", Лу предоставляла право "своему близкому окружению" либо уйти с ее пути, либо соответствовать ее жизненному эксперименту. Гийо был первым из длинной череды мужчин, завороженных ее даром творить из ничего целый мир интенсивной духовной близости. Но он же был первым, кто столкнулся с неженской твердостью, с которой она требовала соблюдения "в этом мире" установленных ею законов. Лишь на таких условиях можно было сохранить туда доступ.
"Она - воплощенная философия Ницше", - говорили современники. "Как искусно она использует максимы Фрица, чтобы связать ему руки. Надо отдать ей должное - она действительно ходячая философия моего брата", - с досадой признавала ненавидевшая ее Элизабет Ферстер-Ницше.
Исследователи предполагают, что именно Лу была прообразом Заратустры. Если это так, то не значит ли это, что именно двадцатилетняя Лу оказалась тем идеалом "совершенного друга", о котором всю жизнь мечтал Ницше - того, кто исполнен бесстрашия всегда быть собой и стремления стать "тем, что он есть". Сам Ницше после мучительного разрыва с ней говорил, что Лу - это "воплощение совершенного зла".
Как бы то ни было, после разрыва, на вершине отчаяния, всего за 10 дней Ницше создает 1-ю часть "Так говорил Заратустра", рожденную, по словам его давнего друга Петера Гаста, "из его иллюзий о Лу... И именно Лу вознесла его на Гималайскую высоту чувства". Сам Ницше писал, что "вряд ли когда-либо между людьми существовала большая философская открытость", чем между ним и Лу.
Они встретились под апрельским небом вечного города в 1882 году. Фрау Саломе привезла дочь в Рим, не столько следуя программе ее интеллектуальных исканий, сколько для поправки ее здоровья. У Лу были слабые легкие, и любое нервное потрясение вызывало у нее легочное кровотечение. Последним таким потрясением, всерьез напугавшим близких, была история с пастором Гийо, сопровождавшаяся ссорой с матерью и отказом от конфирмации. Гийо помог получить паспорт для отъезда за границу - для человека без вероисповедания это было сделать нелегко.
Судьбоносное знакомство произошло с легкой руки Мальвиды фон Мейзенбух. Это была женщина редкой доброты, гений филантропии, неустанный поборник освобождения женщин и близкий друг Герцена, воспитывающая его дочь Наталью. В Ницше она принимала неустанное участие; так же деятельно она любила его лучшего друга той поры философа Пауля Рэ.
Лу подробно описывает свою стремительно вспыхнувшую дружбу с позитивистом и дарвинистом Рэ, который, хотя и считал женитьбу и деторождение философски нерациональным занятием (о чем и написал ряд этических трудов), тут же сделал Лу предложение.
На этот раз она пошла дальше, чем с Гийо. Предложение Пауля она отклонила бесповоротно, но взамен представила весьма неординарный план: в награду за готовность к риску Рэ получал возможность не только общаться с ней, но даже жить вместе. Общественное мнение ее не волновало. Нарушив принципы своей моральной философии, Рэ принял это предложение. Излишне говорить о том, какую реакцию вызвала идея у окружающих. Даже Мальвида, смело экспериментировавшая в своем салоне над созданием новых "благородных" отношений между полами, считала проект Лу чересчур эпатирующим. Единственным человеком, у которого Лу и Рэ вызвали не только полное одобрение, но и веселую решимость примкнуть третьим к коалиции, оказался Ницше.
Вообще-то на уме у доброй Мальвиды были матримониальные планы. Она давно мечтала найти для Ницше подходящую жену. Она не могла без горечи видеть, как нарастает его внешнее и внутреннее одиночество. С тридцатилетнего возраста этот человек был заложником невыносимых головных болей, из-за которых он стремительно терял зрение. Диагноз этой странной болезни до сих пор остается предметом споров врачей и биографов.
Его прославленный афористический стиль на деле был "изобретением поневоле": Ницше старался писать в промежутках между приступами. У такого человека были основания сказать: "Что не убивает меня, то делает меня сильнее". "Amor fati" (любовь к року, к той судьбе, которая тебе выпала, было его магическим заклинанием от болезни.
Могло ли не взволновать Лу такое мужество и такой стоицизм? "Это очень суровый философ, - говорила ей Мальвида, - но это самый нежный, самый преданный друг, и для всякого, кто его знает, мысль о его одиночестве вызывает самую острую тоску". Лу захотела познакомиться с Ницше. Нетрудно догадаться, что Лу не вкладывала в это стремление желания "разделить судьбу".
В ожидании Ницше Лу и Рэ блуждали по Риму. В одной из боковых часовен базилики Св. Петра Рэ обнаружил заброшенную исповедальню, в которой начал просиживать, работая над своей новой книгой, призванной вскрыть земные корни всякой религии. Здесь же они впервые встретились с Ницше.
Лу сразу покорила его. "Вот душа, которая одним дуновением создала это хрупкое тело", - с задумчивой улыбкой поделился он впечатлением от этой встречи. За долгие месяцы уединенных размышлений Ницше совсем отвык от удовольствия говорить и быть выслушанным. В "молодой русской" он обнаружил изумительный дар слушать и слышать. Ее же потрясла пылкость Ницшевской мысли: Лу даже потеряла сон.
Ницше читал Лу и Рэ только что законченную "Веселую науку", самую жизнерадостную свою книгу, предвещающую приближение Сверхчеловека. Человек со всей его "слишком человечной" "человечиной" больше не способен удовлетворить Ницше. "Иной идеал влечет нас к себе, чудесный, искушающий, губительный, чреватый опасностями идеал...", - читал Ницше, внезапно переводя внимательный взгляд на Лу.
Осуществляла ли она ницшевский миф на практике? Во всяком случае, встреча именно с таким воплощением своего мифа заставила Ницше мобилизовать весь потенциал своего стиля. Так родился безупречнейший стилист среди философов, первым поставивший проблему поиска "Большого стиля", как жизненной стратегии мудреца.
Воодушевленная им, Лу и сама начинает делать пробы в обретении стиля. В знак духовной симпатии она посвящает Ницше поэму "К скорби". Петер Гаст, прочитав эти строки, решил, что их написал Ницше. Эта ошибка обрадовала Фридриха. "Нет, - писал он своему другу, - эти стихи принадлежат не мне. Стихи эти написала Лу, мой новый друг, о котором вы еще ничего не слыхали; она дочь русского генерала; ей 20 лет, она резкая, как орел, сильная, как львица, и при этом очень женственный ребенок... Она поразительно зрела и готова к моему способу мышления... Кроме того, у нее невероятно твердый характер, и она точно знает, чего хочет, - не спрашивая ничьих советов и не заботясь об общественном мнении".
Со всей присущей ей одержимостью и энергией Лу хотела построить маленькую интеллектуальную коммуну, философскую "Святую Троицу". Нашей героине к тому времени едва исполнился 21 год, Рэ было 32, Ницше - 38.
До сих пор все мужчины в жизни Лу проходили через своеобразную "конфирмацию" - получения отказа от сделанного ей брачного предложения. Таково, очевидно, было "причащение" к ее религии "свободных духов". Подобная участь ожидала и Ницше. 8 мая (не прошло и месяца со дня знакомства!) он уполномочивает Рэ поговорить с Лу от его имени. Матери Лу в Санкт-Петербург было направлено письмо с официальным предложением.
Пребывая в лихорадочном возбуждении, Ницше пытается размышлять над устранением главной, по его мнению, помехи: его бедности. Может быть, окажется возможным целиком за значительную сумму продать какому-нибудь издателю все свои будущие сочинения?
В "Опыте дружбы" Лу перечисляет все аргументы, к которым она прибегла, чтобы максимально смягчить свой отказ и сохранить в силе главное - их дружбу и сам проект жизни "втроем".
Как же рассчитывали они превратить столь эксцентричную духовную конструкцию в повседневную действительность? Вполне ли отдавали себе отчет, сколько провокаций для игры чувствами таит в себе подобный замысел? С упрямым романтизмом они уповали на то, что все житейские недоразумения задыхаются "на высоте 6 тысяч футов над уровнем человека", где они собирались существовать.
И все же чреватость этого плана катастрофой была очевидна. Мальвида писала Лу: "...И в конце концов это триединство! Несмотря на то, что я вполне убеждена в Вашей нейтральности, при всем этом опыт моей долгой жизни, равно как и знание человеческой натуры, позволяют мне утверждать, что так это долго не может развиваться, что в самом лучшем случае серьезно пострадает сердце, а в худшей ситуации дружеский союз будет разрушен... - естество не дает себя одурачить, а связи существуют только в той мере, в которой мы их осознаем. Однако, если Вы, вопреки всему, это сделаете, я не усомнюсь в вас, я лишь хотела бы уберечь Вас от той почти неизбежной боли, которую Вы уже раз испытали".
Это письмо написано 6 июня 1882 года, в то время, когда, несмотря на все пересуды, ее участники как раз были поглощены выбором места проживания: поочередно обсуждались и отклонялись Вена, Цеплице в Нижней Силезии, Берлин и, наконец, после долгих обсуждений был выбран Париж.
Могло ли поколебать Лу это письмо? Мальвида апеллировала к ее здравому смыслу, человечности и их общей ответственности за репутацию феминизма в Италии, который мог быть скомпрометирован чересчур дерзким экспериментом Лу. В отношении последнего пункта Мальвида обольщалась. Лу не испытывала ни малейших обязательств перед судьбой феминизма. Она не стала феминисткой в Италии, как не была революционеркой в России (хотя всю жизнь хранила у себя фотографию Веры Засулич).
Неисправимая упрямица и индивидуалистка, она неизменно шла своим собственным путем. И по этому пути она двигалась уверенно и слепо, как сомнамбула, ведомая своим рафинированным интеллектуальным любопытством и изощренной женской интуицией. Тем более, что 7 июня развеяло все сомнения. В этот день она получила письмо от Ницше: "В настоящий момент я считаю необходимым, чтобы мы сохраняли молчание на эту тему в присутствии даже самых близких: никто, ни m-me Рэ в Цеплицах, ни m-lle фон Мейзенбух в Байрейте, ни моя семья не должны ломать себе голов и сердец над этими вещами, до которых только мы, мы, мы доросли и с которыми справимся, для других они могут лишь остаться опасными фантазиями".
Через два дня он пишет Лу новое письмо: "Люблю жизнь в убежище и желаю себе всем сердцем, чтобы Вас, как и меня, миновали европейские пересуды. Тем более что я связываю с нашей совместной жизнью такие высокие надежды, что любые обязательные или случайные побочные следствия в настоящее время меня мало занимают: и то, что произойдет, мы будем готовить вместе, и весь этот мешок огорчений мы каждый вечер вместе будем выбрасывать на дно - не правда ли?"
Наконец Мальвида сдается: "Ничем более не могу дополнить Ваш план, совершенство которого вполне признаю, а привлекательность понимаю, Вы выбираете свою судьбу и надо ее наполнить, чтобы она Вам что-нибудь принесла".
