ВСТАВАЙ, ПРОКЛЯТЬЕМ ЗАКЛЕЙМЁННЫЙ
Сны тяжело ворочались в сознанье – странные, абсурдные; иногда понятные – о сыне, похороненном двадцать три года назад, о жене, умершей в прошлом году; и, выдираясь из них, старик бормотал сам себе: Вставай! Проклятьем заклеймённый!
Он вставал – тяжело, как любой старик; раньше можно было позвать кота – толстого, пушистого, но – стал так болеть, что пришлось усыпить.
Осень за окнами развешивает стяги, и переливаются они, струится роскошь Византии, или другой, полузабытой человечеством империи.
В империи человечества, в суммарном её объёме легко забывается многое, но в человеческом естестве забвение практически невозможно, если речь идёт о единственном ребёнке… …на последнем курсе университета погиб, разбился на машине…
Похороны многолюдны были, и кадры их помнятся, как только что увиденный фильм, жуткий и противоестественный; три года с женой ходили на могилу каждый день, потом стали реже…
Старик пьёт кофе, ест бутерброд; если не надо на работу – которая спасает изрядно – в лабораторию минералогии – он выходит гулять; когда-то любил пройтись по шуршащей листве, а… кто собирал её, разную? Неужели и он когда-то - ребёнком?
Другой старик, живущий в соседнем доме, обожает сидеть на скамейке детской площадки, глядеть на детей, точно стремиться убедиться, что жизнь не закончится с его смертью, что вот она – продолжена; но сей не знакомый старик, наверно, не работает…
Работа убирает тотальность одиночества: минералы с их изучено-таинственными структурами, расцветают в сознанье, даря различные формулы, и любые графики, диаграммы отстраняют реальность, заставляя думать порой – а есть ли эквивалент сознанья у косной природы?
Старик работал в Египте, в Китае, во многих регионах Советского Союза – огромной той, роскошной империи, о которой тоже порой приходят сны.
…они много путешествовали с женой – когда мальчик погиб; много ездили по миру: хорошо зарабатывали, была возможность; в сознанье кружатся города, летят, как осенние листья – прекрасные города Европы, с узкими проулками, черепичными крышами и взмывами соборов… а звучит ли осень органом, или это одна из иллюзий сознанья?
Старик пел когда-то – у него был профессиональный, хорошо поставленный тенор, он ходил заниматься к знаменитой некогда певице, солистке Большого, познакомился у неё со многими яркими людьми… большинства уже нет.
Он ходил петь в хор до последнего времени, до смерти жены, сгоревшей от рака за год, а потом – тяжело стало, да и голос не вечен.
Он идёт знакомыми донельзя улицами, заходит в магазин, покупает нехитрую еду.
Кот сидит под водосточной трубой – и вспоминается свой, дымчатый, усыпив которого, мучился – стоило ли? Но зверь так страдал, так страдал…
Всё ведомо наизусть – сегодня не пойдёт на кладбище, стал реже бывать, чаще представляя, как смерть унесёт к своим, родным, любимым – смерть очевидно скорая, хотя здоровье ещё ничего…
Он вернётся домой, будет читать, задремлет, вздёрнется, приготовит еду, включит телевизор. Всё будет разворачиваться на фоне воспоминаний – чуть приглушённых, более ярких, в зависимости от состояния.
День пройдёт, за вечером накатит ночь, старик ляжет спать, встанет, маясь от бессонницы, почитает ещё, потом всё же заснёт, чтобы пробарахтавшись в сумме различных снов, тяжело проснуться, сказать себе: "Вставай, проклятьем заклеймённый!"
И – встать.
ОБЛАДАТЕЛЬ ШАРА
Шар-игрушка, шар, изготовленный для детского развлечения – якобы шар предсказаний: потряси, спроси, стоит ли делать нечто, и ответ прозвучит кратко: да, или нет.
Купил хохмы ради, относясь к любого рода прогнозам скептически – понравилась игрушка. Что ж… Также, хохмы ради, перед ответственной встречей потряс его, спросил, стоит ли идти, и прозвучало в воздухе – "Да".
Встреча принесла очевидную выгоду, и, возвращаясь домой, довольный, вдруг вспомнил о шаре. Жил в уютной квартире, обширной довольно, вернувшись, вытащил шар, поглядел на него. Улыбнулся. Встряхнул шар, интересуясь, стоит ли доверять новопоявившемуся деловому партнёру, и прозвучавшее "нет" воспринял, как неудачный ответ, ибо возлагал на этого острого, хитрого человека немалые надежды.
Тот подвёл – подвёл нагло, расчётливо, в результате чего обладатель шара потерял изрядное количество денег.
Дома пил один, опьянев, вспомнил про шар, вытащил его из платяного шкафа, встряхнул, потряс, спросил: Сумею ли вернуть деньги? И зыбкое "да" обнадёжило.
…сделка предстоящая потрясала перспективами, не верилось, что подобное возможно, но – осуществилось, радуя, вгоняя адреналин в кровь, открывая грядущее – сияющее, роскошное. Шар был перемещён на письменный стол, рядом с компьютером, расположен на подставке.
Нет, он не верил в подсказки, но прибегая к ним теперь постоянно, чувствовал странное нечто: будто зыбкое марево неизвестного происхождения, плотности, состава мерцало ему, мерцало таинственно и опасно.
…через несколько лет он переезжал в особняк, другой особняк, купленный в Италии был недавно роскошно меблирован, и сам человек изменился – матёрость, появившаяся в лице, отдавала жёсткостью; а в слоях психики больше не было светлых прожилок; сделки шли всё крупнее и крупнее, жизнь становилась роскошнее, другие представлялись лишь пешками в его игре.
Однажды он потряс шар, и, спросив, правильно ли я веду себя в жизни, получил резкое: "Нет".
- Ха, - воскликнул, - и – чёрт с тобой! И с размаху грохнул шар о стену.
Сделки не срывались, всё текло гладко, а кожа на лице богача казалась уже не человеческой кожей, а драконьей чешуёй. Он изменялся – толстел, грубел, матерел.
Он не представлял, что чёрная, зыбкая и такая конкретная туча судьбы уже наплывает на него, не мог помыслить даже, что потеряет хоть что-то.
Лёгкое марево, вылетевшее из разбитой игрушки, сгущалось над седеющей, властной башкой, забитой расчётами, суммами и презрением к окрестному миру.
