УГОЛОК МОСКВЫ
В гулком, огромном пространстве депо, как в гигантском стойле помещались прекрасные животные трамваев – они казались ребёнку обладателями умных, стеклянных лиц, и своеобразных рожек, какие могут упасть, оборвав движение.
Ворота в депо часто были открыты, и, отправляясь гулять в сквер с мамой или папой, ребёнок замирал у массивных врат, любуясь очертаниями роскошных, огромных, городских, неподвижных животных, и ощущение таинственности исходило из недр, наполняло сознание мальчишки.
Рядом были цеха – что делалось там? Как устроены были? Едва ли вспомнить теперь, проходя мимо тех же домов, пытаясь вспомнить, где было…
А было – так: в нижнем, подвальном этаже помещалась мастерская, и видны были работающие станки: их длинные, продолговатые, блестящие детали ходили взад и вперёд, вытачивая разные штуки, и рабочие были сосредоточены, а свет, заливавший пространство, бледно-жёлт.
Присев на корточки, мальчик смотрел за вращением, из какого, под руководством мастера, выходило нечто; и один из рабочих, глянув вверх, в окошко, увидал мальчишку, улыбнулся ему, потом, закончив виток работы, взял только что изготовленную миску, стукнул в окно, растворил его, протянул мальчишке:
- Держи. Подарок.
Мальчишка был рад, польщён; долго в хозяйстве присутствовала она – бело-серая эта, точно специально для него выточенная миска.
А здесь – о! сумма зданий больше похожа на средневековый замок, и даже башенки взлетают ввысь, - помещалась Высшая партийная школа – кажется, так называлось сердце будущих идеологических кадров; и возле неё видел раз иностранную машину.
Диковинка – рассматривал и так, и этак, и сама форма её мнилась воплощённой в металле вестью из других миров…
Но сквер… сквер был важнее: мимо замка Партийной школы, мимо депо и мастерских, достигали его быстро: он сыпал листвою – византийски-роскошные охапки листвы пестрели, переливались на солнце…
Почему-то сквер вспоминается только осенний, хотя зимою был, наверно, вдвое хорош: рассыпчатый, переливистый блеск дорожек, кочерыжный, такой крепко-морозный хруст… Снеговики, вероятно.
Сквер, за каким двумя крылами раскинулся дворец пионеров, в одно из которых ходил рисовать, в другое плавать.
…белый, точно вощёный, плотный лист бумаги прикреплён кнопками к доске, но панорама родных улиц выходит так себе, не похоже.
…синевато-зелёная, сильно пахнущая хлоркой вода, шум и плески, тренеры покрикивают, и прямоугольные, пенопластовые доски крошатся…
Воспоминания, начавшись в любой точке, всегда возвращаются в этот уголок Москвы, и, проходя им ныне – по делам ли, праздно, жадно вглядываешься в играющих детей, или в малышей, каких везут в колясках, думая, что если вырос бы здесь, не переехали, был бы другим, и жизнь сложилась бы иначе.
ТРУП В ЖИВОМ
- Тащат в себе, а? – точно кривляясь, говорил приятелю отчасти вопросительно.
Шли мимо церкви, жили в этом районе со школьных лет, и всё было привычно, кроме ряда домов повышенной комфортности: за оградами, с охраной.
- Что, что?
Гримаса была сброшена с лица, как бумажная маска.
- Ну, большинство тащат в себе труп, не замечал?
И шли как раз мимо кладбищенской стены, достаточно высокой с этой части кладбища, чтобы кресты не были видны.
- Труп? Как?..
- Так. Полудохлая совесть, огрубелая психика, мысли только о материальном. И всё – труп внутри гниёт, взгляд человека делается плоским, размышления… Но тут одни размышления: купи-продай, держи-хватай.
- Мы тоже тащим? – спросил второй, закуривая.
- А то! В каждом теперь есть. Что, у тебя совесть кристальна? Или у меня, а?
Рулончики и завитки снега, оставленные вчерашним снегопадом на траве, местами зелёной ещё; на буреющем лиственном опаде – уже скучном, не приятном.
Ребёнок, толсто и многослойно одетый, разворачивает один такой рулончик, и, смеясь, кидает маленькими снежками в пожилого отца – или молодого дедушку.
- У них тоже в каждом по трупу? – щелчком откидывая окурок, спрашивает одноклассника.
Они проходят мимо детской игры, и первый, обернувшись на миг, видит малыша и взрослого сквозь коралловую сетку голых ветвей.
- В мальчишке нет, понятно. В нём ещё и совесть-то не зажглась, ведь природно она в нас не заложена, и если не воспитывать, вырастет Маугли – не романтизированный Киплингом юноша, а подлинный, каких было сотни две. А в отце… конечно…
- Ладно, забиваешь голову невесть чем…
- Тебе кажется невесть, а по мне – о чём же ещё думать?
Широкие окна банка мерцают лаково, и за каждым – по нескольку живых, имеющих внутри по трупу. Ужас какой Не стоит прикипать к чужим ассоциациям.
Вороны во дворе сыплют чёрные шарики грая, но не разбиваются они, падая вниз, не раскрошатся на асфальте.
Собрание ворон взмывает в небо одновременно, перенося совещание в воздух.
…город оттуда виден суммой сумеречных огней: фонарей, зажигающихся окошек, фар машин…
СНЕГ НАД ВИЗАНТИЕЙ
Нежный снег, идущий над золотой Византией; суммы торжественных мерцаний; плавный снег задумчивой белизною соперничает с мрамором лестниц, оседает на куполах роскошных соборов, и плечистых, приземистых базилик…
Снега не было в этом ноябре – ствол его переломлен в сердцевине; клочковатые облака отражаются в серых, зыбких телах луж; а в сознанье ткутся словесные орнаменты, не уступающие узорам восточных ковров.
Византия, не ведавшая снега, занесена им; восхищённые мальчишки лепят снежки, и лопаты используются взрослыми впервые для того, чтобы очистить улицы. Впрочем, скорее взрослые будут обеспокоены одеждой – холод не подразумевался…
В витрине магазина тётка работает с манекеном – верхняя часть отделена, и выглядит банальная сотрудница фурией, терзающей жертву, из которой почему-то не льётся кровь…
Красный свет светофора, и пожилая – очень пожилая – дама говорит по мобильнику:
- Сбрось мне на мыло, или по скайпу, я скоро буду дома!
И кажется это наполнение её жизни противоестественным… хотя почему? Кому ныне нравится шелест книжных страниц? Тихая мудрость, уютно устроенная в книжных Вавилонах…
Нет, снег идёт над Византией – играющий синевой, отливающий свинцовой белизной белил, мерно вершащий свою работу, которая отложилась в Москве этого года.
…на санках слетает с гор ребятня – слетает в огромный овраг: на санках, надувных кругах, даже просто картонках, или дощечках, и взрослые съезжают иной раз, если конструкция конкретных санок позволяет держать малыша…
Задор и счастье – в Константинополе это, в его окрестностях… Да нет, что вы…
Подчинённость земной логике, логике тела и жизни исключает какие бы то ни было разъёмы, или подмены.
…уже не вспомнишь, как назывался советский фантастический роман, читанный однажды в детстве, во время болезни: пришельцы выглядели почти людьми, у них уже был построен коммунизм, и они прибыли на огромном шаре…
Прожилки идеологии густо прослаивали, в общем, неплохой текст, но название романа напрочь выветрилось из головы.
Сети и схемы ветвей – тополя двора готовы к зиме, и едва ли застонут от холода – хотя и могут напоминать молящие руки, тянущиеся к свету.
На скамье у подъезда никого – обычно любят некоторые из обитателей подъезда посидеть, покурить, поболтать…
С ощущением снега, выпавшего над Византией, возвращаешься в московскую квартиру, посетив аптеку, продмаг, почту…
