ПО ПОНЕДЕЛЬНИКАМ ТУТ ЗАТИШЬЕ
По понедельникам тут затишье… Редкие отсеки, называемые торговцами – магазины, открыты, но продавцы скучают в основном под сенью планшетов, с которых глядят серебряные кругляши: ярмарка увлечений.
Есть отсеки торгующие антиквариатом, и смутное золото икон мерцает из-под стёкол, а крутобокие самовары соседствуют с бутылями девятнадцатого века – из тяжёлого, мутного стекла.
В иных планшетах можно увидеть пуговицы – блестящие, красивые – с мундиров разных ведомств всё того же девятнадцатого века; а оживление на ярмарке увлечений начинается со вторника, плавно набирает силу к четвергу, и достигает пика в пятницу и субботу, когда функционирует ещё клуб нумизматов.
Старожилы – пузатые или тощие старики, краснолицые, денежно-уверенные, бородавчатые, одышливые вспоминают советские клубы, качают головами, вздыхают.
- Да, в Союзе две проблемы было – найти монету и достать деньги на неё, а теперь – бери, не хочу, лишь бы деньги были.
Гуд пластается над столами, гул плывёт, голоса перебивают друг друга; многие приходят сюда не ради торговли, или пополнения и так весьма объёмных коллекций, а просто – поболтать, провести время.
- Хе, озверел ангальтский талерок за шесть! Он двенадцать стоит, как минимум!
- Вася, Сан-Марино двадцатых годов нужно?
- Покажи, что там у тебя?
И так далее – пластаются голоса, мерцает серебро, монеты переходят из рук в руки…
Интереснее магазины-отсеки – тот, например, целиком посвящённый антике, или вот этот, где редко бывает Серёга, довольствовавшийся тем, что написал на картонке свой телефон и укрепил на двери; а когда бывает – сидит в тесном закутке под планшетами с юбилейными серебряными монетами бывших соцстран.
О! они роскошны! Как выразительно сделаны штемпеля! Как горят, исполненные в пруфе экземпляры! Сколько воспоминаний и ассоциаций у людей в возрасте.
- Помню, в восьмидесятом в Софии мне отец пару пятилевиков купил, а почём – как ни тщусь, не вспомнить уже…
- Я только национальными каталогами пользуюсь, - говорит Серёга, доставая синенькие книжицы.
- А что – Краузе уже не устраивает?
- Не-а, эти точнее…
Пробегает некто мимо, заглядывает, бежит дальше.
Скучая, тётя глядит в телевизор: едва ли сама увлечена собирательством: просто работа.
Шкафы громоздятся у неё за спиной, и набиты они тяжеленными альбомами, а под стеклом прилавков – всё больше мелочь.
Раньше стояли ещё большие пластмассовые лохани, набитые мелочью всего мира, да убрали их – нельзя же без изменений.
- А занятно было копаться – детство вспоминаешь, толкучку, чёрный рынок, то бишь, в Сокольниках.
- Ага.
Двое пожилых покидают территорию ярмарки, разматывая привлекательный лабиринт. Тут завод некогда помещался: красные, старые корпуса чуть не дореволюционной постройки…
Медленно зреет крутым плодом суббота, скатывается к ногам воскресенья – оно задумчиво будет, плавно, без оживления, и – грядёт понедельник.
А по понедельникам тут затишье.
К ВОПРОСУ О СОВРЕМЕННОСТИ
- ...нашей с вами современности, да…
- Простите, а что считать современностью?
Голос с галёрки, из дальнего отсека аудитории – в основном молодой, не любящей тему абсурда, и вот такой вопрос задан сивобородому, пожилого, уставшему от говорильни докладчику.
Он смотрит из-под очков, видя невидимое: покачивание чёрного сосуда из какого изливаются в реальность токи абсурда, он смотрит и…
- А вам непонятно?
- Не в том смысле, что непонятно, - и голос, кажется, существует без физического тела, испускающего его, - а просто разная очень современность – у тех, у этих. Веер такой… Веера павлиньих хвостов, дававшие иллюзию ромейцам: хвостов, символизировавших царствие небесное.
- Я не узор веера! – вдруг кричит докладчик. – Я ходил беломраморными лестницами Византии, о которых вы и не подозреваете! Я добывал пласты земного мяса – мрамора – в Тоскане, и видел Микеланджело за работой.
Маленький человек, превращённый в гиганта собственным гением, иссекает из глубин глыб сокровища.
Паучок, ставший в другом воплощении докладчиком, точно глядит из угла, из серого сердца искусно сплетённой паутины.
- Я улетаю от вас! – глаголит странный человек на кафедре, оказавшийся в современности ненароком, и – действительно улетает – на волшебных грифах Гофмана, или абсурдных фразах Кафки…
…не было ничего – доклада, аудитории, метафизических учений, эзотерических тайн…
Не было ничего – кроме молекул, космоса, Большого взрыва, чьи линии прозрел бельгийский священник-иезуит, герой Первой мировой…
Было всё – все вопросы, дворцы и музеи, битвы и крипты, критский лабиринт, отражавший лабиринт Египта, коацерват, мерцавший под фиолетовым солнцем, ликвор, вливаемый в спинномозговые сосуды посредством глобального эксперимента; было всё – и есть – глобальный детский сад человечества, медленно растущего под надзором невидимых воспитателей.
