Бабушка склонялась над ним, внучком, ворочавшимся в огромной постели, точно вьющим себе ночное гнездо, склонялась, спрашивала: "Удовно?" Именно так, немножко неправильно, мило, уютно.
Он вздрагивал, выплывая из дрёмы; он, взрослый, сидел в автобусе у окна, мимо летели лентами такие знакомые пейзажи, мелькали дальние городишки, дачные поселения – большие, как страны.
Вчера позвонил брат, сказал, что бабушка умерла, и вот утром ехал на Киевский вокзал, колебался: автобусом, или электричкой добираться до Калуги, пошёл на автобус всё же…
Дремота обволакивала, автобус шёл ходко, ровно.
…по дорожке мимо дач, усыпанной щебнем, идут с бабушкой к сельскому магазинчику, и хочет она купить кружку дочери в подарок; идут медленно, она держит его, младшего внука под руку, расспрашивает о жизни, о недавно ещё идущей взрослой его жизни…
Остановка стряхивает капли дремоты.
Каковы первые воспоминанья о ба? А те – из старой квартиры: роскошной московской коммуналки в центре города; он болеет (а возраст сейчас не определить), но бабушка рядом, и из чёрной редьки, что стоит в банке на резном старинном буфете, вычерпывает она сладкую жидкость, поит его, говорит нечто нежное, успокаивающее.
Уже предместья Калуги, и скоро будет вокзал, всегда напоминавший огромный, пышно украшенный торт; и, когда вышел, заколебался, куда идти – сразу на дачу, или завернуть домой к дяде и тёте; свернул всё же к их дому, и, обогнув типовую пятиэтажку семидесятых, увидел их, грузивших какой-то скарб в машину.
Обнимались, вздыхали, слёз не было.
Путь на дачу недолог, и разговор плетётся ни о чём, поскольку бездна воспоминаний у каждого своя, и соприкасаются они лишь отчасти, немногими фрагментами.
Старая жизнь в Калуге ему – 28-летнему, представляется слабо. И совсем никак не представляется эвакуация, о которой бабушка исписала ему целую тетрадь: ученическую тетрадь в линейку…
Дед пограничник погиб в первые дни войны; вспомнилось вдруг: так любил покупать пирожные крохотной тогда маме, и когда бабушка ворчала: зачем столько, отвечал, улыбаясь: Да она так чудесно выбирает: это, вот то…
В эвакуации бабушка была с тремя детьми, которых и растила одна, работая медсестрою; потом мама уехала учиться в Москву, осталась там на всю жизнь, а старший сын бабушки – дядька, которого не представляет, погиб давно – в семидесятых…
Машина делает поворот, мелькают перелески, потом открывается дачное, шестисоточное, обширное пространство; старых ворот нет, новые ещё не повесили; и щебень шуршит под днищем машины, и цветы мальвы выглядывают из-за штакетин, малинники виднеются, яблони нависают…
А на даче уже было многолюдно: родни много, и все живы, живы ещё…
Бабушка лежит в той комнате, где спали с братом в детстве: просторная комната с уютнейшими кроватями; она лежит на столе: косный тяжёлый предмет, что не ассоциируется с нею – всегда активной такой, переполненной жизненной плазмой.
…несколько лет назад брат показывал любительскую съёмку своей свадьбы, бывшей в восьмидесятом, и он, не присутствовавший, вглядывался в бабушку, хлопотавшую, отчасти распоряжавшуюся; она приготовила двенадцать тортов, и всё одна, а сама не любила эту чёрно-белую, такую старую съёмку…
Выходят из комнаты, что-то едят за столиком, врытым в землю...
Люди приезжают, заходят, уезжают; похороны завтра.
…ночевали с братом на «дедовской даче» - как называли второй дом: принадлежавший когда-то отцу дяди, - деду, умершему давным-давно; в узкой комнате выпивали немного, вспоминая, закусывая редиской, помидорами, огурцами: всё с грядок и из парников; выходили на крыльцо курить, вглядывались в прозрачную летнюю тьму, густо засеянную звёздами поверху, а внизу точно державшуюся на многочисленных деревьях.
А утром суетно было, но строго: выносили бабушку – по дачной, усыпанной щебнем дорожке к воротам, где ждал автобус, несли гроб солдаты из не далеко расположенной части, подчинённой мужу сестры.
Потом по городу провезли мимо домов, с которыми связана была её жизнь, а на Пятницком кладбище – очень старом -было тесно; нагромождение крестов, оград…
Бабушку положили к сыну, погибшему так назад.
Поминки устраивались на даче, под яблонями; столы были сдвинуты, и народу пришло много; столы ломились от еды, и сказал тихо, выпив сам с собою: "Ба была бы довольна".
