Как пишет художник Василий Верещагин, «Когда Наполеон въехал в Кремль, уже сильно горели москательные и масляные лавки, Зарядье, Балчуг и занимался Гостиный двор на Красной площади… Наполеон же, решившись, наконец, покинуть Кремль, вышел из него тем же самым путем, которым вошел: от Каменного моста он пошел по Арбату, заблудился там и, едва не сгорев, выбрался к селу Хорошеву; переправившись через Москву-реку по плавучему мосту, мимо Ваганьковского кладбища, он дошел к вечеру до Петровского дворца»
Давно уже отмечено: как только Наполеон победоносно вступал во главе войск в очередную столицу, рядом возникала героиня нового романа. Символами Франции могут считаться первая супруга генерала Бонапарта, тогда еще республиканца, Жозефина де Богарнэ (Josephine de Beauharnais, 1763–1814), и двадцатилетняя парижанка, родившая Наполеону, уже императору, первого сына, — Элеонора Ревер. В Каире была безмолвная юная Зейнаб; в Варшаве — Мария Валевская; в Вене — таинственная Виктория Краус (Victoria Kraus). Италия — здесь впереди всех выступает, пожалуй, актриса Карлотта Гадзани (Carlotta Gazzani, 1789–1827).
Власть над германской Срединной Европой олицетворяла собой вторая супруга, Мария Луиза (Marie-Louise, 1791–1847), дочь последнего кайзера Священной Римской империи. Ожесточенно сопротивлялась Наполеону на протяжении пяти лет Испания. Но известно о покоренной им испанке — это некая Элиза, по мужу Беллина-Ступевская, жена майора, польского улана Старой Гвардии. Был даже скромный трофей острова Святой Елены — Эстер Уэрсэй, служанка-квартеронка, родом из Лондона. Из всех держав того времени, по которым во главе своих войск прошел Наполеон, нет в этом списке одной — России.
Мария Колонна-Валевская, несостоявшаяся муза похода в Россию
15 июня 1812 года, в Кёнигсберге, — то есть уже у врат России, за девять дней до вторжения, — Наполеон подписал патент, которым некий поляк, Александр Флориан Карл Колонна-Валевски (1810–1868), был возведен в титул графа Французской Империи. Это был титул весьма престижный в то время. К нему стремились министры, префекты, дивизионные генералы империи. Среди поляков до того был только один имперский граф — Винцент Корвин-Красинский (Vincent Corvin Krasinski, 1782–1856), бригадный генерал, командир польских уланов старой гвардии, герой многих сражений.
Но Александр Валевски не был генералом. Незадолго до того ему исполнилось два года. Единственной его заслугой было то, что отцом его был сам император Наполеон. Долго император откладывал возведение в титул своего славянского сына. И вот, в разгар последних приготовлений к грандиозному походу, — когда минуты свободной не было, — император вспомнил о своем обещании.
В те же дни маленький граф прибыл в Варшаву. И с ним его мать, Мария Колонна-Валевская (Marie Walewska, 1786–1817). Из Франции, где она жила последние полтора года. В мемуарах своих ее близкая подруга, графиня Анна Потоцкая, писала: «Валевская под предлогом семейных дел летом приехала в Варшаву. Так как она никогда не занималась своими делами, да притом ее маленькое поместье было сдано в аренду, то нетрудно было догадаться, что ее приездом руководила исключительно надежда быть вызванной в Главную Квартиру....».
Уже 16 июня Мария официально потребовала развода. Законный супруг, семидесятилетний Анастазы Колонна-Валевский, безмолвно обитал в своем замке Валевицы и года два не видел свою прогремевшую на весь континент жену.
1812-й должен был, наконец, обратить вспять историю, столь несправедливую к Польше. Сокрушение России означало возрождение из небытия Великой Речи Посполитой. Литва, Белоруссия, Подолия, Волынь, Киев — это было только начало списка польских претензий.
Мария превращалась, таким образом, в решающий фактор — стратегический, политический, если угодно — мистический. Она должна была стать музой похода на Восток. И был еще Александр Флориан, славянский наполеонид. Ему вполне могла достаться одна из отвоёванных корон: великого князя Литовского, например.
Мария Валевская была совсем не воинственна. Эта нежная голубоглазая особа, застенчивая от природы, трепетная католичка, совершено случайно оказалась в бурлящем котле Мировой Истории. Она искренне любила толстого императора. И, как могла, старалась помочь страдающей своей родине. Было ей в то время двадцать три года.
Анна Потоцкая писала: «...В продолжении этих нескольких дней, которые красавица провела в Варшаве, де Прадт [архиепископ, посол Франции] считал своим долгом обращаться с ней, как со второй императрицей (facsimile d’imperatrice) и оказывал ей предпочтение перед всеми дамами. Во время парадных обедов ей первой подавали кушания, она занимала первое место, ей оказывали всевозможные знаки внимания. Это оскорбило знатных вдов и производило дурное впечатление на мужей других дам, а молодые женщины, мало заботящиеся о сохранении этикета, открыто смеялись над экстазом, с которым архиепископ не сводил своего лорнета с белых полных рук графини».
Но увы. Еще в Кёнигсберге Наполеон отдал приказ: Валевскую в расположение войск не впускать. Император осознавал: если полька появится в России в качестве походной супруги, то это будет не столько вдохновенная эпопея, сколько — буфф-водевиль. Анна Потоцкая заметила: «... со времени своей женитьбы Наполеон избегал всякого повода к упрекам в легкомысленном поведении».
Видимо, Марии передали волю императора. И она через несколько дней бесшумно исчезла из Варшавы. В самый разгар чествований. Вместе с сыном неудавшаяся национальная героиня укрылась в имении родителей, в Кернози. Вдали от больших дорог и Большой Истории.
Мари Роз Обез-Шальме, кремлевский консультант Наполеона
Великая Армия переправилась через Неман, затем Вильно, Смоленск, Бородино, Можайск; 13 сентября Наполеон въехал в Москву. К утру 15 сентября огненные потоки сомкнулись вокруг Кремля. Вечером измученный Наполеон прибыл в Петровский дворец. Странное это было здание, ветхое, полузаброшенное, в четырех верстах от Москвы. Вокруг дворца ставили палатки закопченные гренадеры Старой Гвардии. Туда же стягивались ошалелые москвичи.
«Легко представить, каким печальным размышлениям должен был он предаваться в своем Петровском дворце; по всей видимости, он не смыкал глаз, как и все несчастные жертвы этой несчастной ночи, потому что около шести часов утра один из его адъютантов отправился в ближайший лагерь и просил от его имени г-жу О*** явиться к нему. В первые попавшиеся дрожки запрягли скверную лошадь, и адъютант провожал г-жу О***, которая отправилась, как была, в своем лагерном костюме. У ворот дворца встретил их маршал Мортье, подал ей руку и провел ее до большой залы, куда она вошла одна. Бонапарте ждал ее там, в амбразуре окна. Когда она вошла, он сказал ей: «Вы очень несчастливы, как я слышал?». За тем начался разговор наедине, состоявший из вопросов и ответов и продолжавшийся около часу, после чего г-жу О*** отпустили, и отправили ее с такими же церемониями, с какими она была встречена».
Об этом поведал подозрительно осведомленный очевидец, давний московский житель, — шевалье Франсуа Жозеф д’Изарн де Вильфор. Издатель его воспоминаний, Петр Бартенев, уверенно приписал: «То была г-жа Обер-Шальме».
Мари Роз Обер, урожденная Шальме, — для Москвы имя громкое. Почти как имя самого Бонапарта. Эта француженка, бежавшая от санкюлотов 1790-х, прибыла в старую столицу нищей. К 1812 году у нее было дело на полмиллиона рублей. Гостиница, дома; и главное — магазин готового платья в Глинищевском переулке (между Тверской и Большой Дмитровкой). Парижские моды, для дам и девиц. Самый дорогой в Москве, и безусловно самый престижный.
Мудрость и величие мадам Обер давно признали все европейцы Москвы. И все же более чем странно: что Наполеон после бессонной ночи первым делом призвал королеву дамского белья. «... Не знаешь, что и подумать о великом человеке, который спрашивает, и кого же, г-жу О***, о предметах политики, администрации и ищет совета для своих действий у женщины!», — удивлялся много лет спустя де Вильфор.
Разумным кажется только одно объяснение: Мари Обер-Шальме была давним, — и, возможно, лучшим, — агентом наполеоновской разведки.
Беседа длилась целый час. Де Вильфор отметил, что ответы Обер-Шальме (она сама их пересказала мемуаристу, сразу после встречи с Наполеоном) «показывают здравый смысл и большое беспристрастие. Так, например, Бонапарте спросил, что она думает об идее освободить крестьян? — Я думаю, Ваше Величество, что одна треть из них, быть может, оценит это благодеяние, остальные две трети не поймут, пожалуй, что вы хотите сказать этим. Тут Бонапарте понюхал табаку, что он делал всегда, встречая какое-нибудь противоречие».
В Москву мадам Обер-Шальме вернулась уже в свите императора. Собственно, у нее не было выбора. Всё ее состояние растаяло в огне. В Кремле она взяла на себя руководство кухней Наполеона.
Граф Алексей Уваров, писавший примечания к рассказам де Вильфора, сообщил: «Несчастная заплатила ужасной ценой за роковую честь поговорить с современным Чингис-Ханом... Когда французская армия покинула Москву, она последовала за отступающим войском с своими детьми. Это семейство выстрадало столько же, сколько и другие беглецы; рассказывать об этом было бы ужасно. ... Она умерла от тифа; есть основания предполагать, что яд сократил ея дни».
Предание, что Мари Обер была пятинедельной фавориткой императора, держалось долго. Осторожный граф Уваров писал: «Сношения с Наполеоном доставили ей громкую известность, но некоторые романисты и историки вздумали запятнать ее память, приписав ей ложную роль, совершенно недостойную ее характера». И был прав.
Романа модистки из Глинищевского переулка с императором Франции быть не могло — просто потому, что мадам Обер-Шальме в 1812 году было примерно пятьдесят пять лет. Для дамы того времени — почтенная старость.
Клавдия Ловская, невеста Каломероса
Пока я так и не смог отыскать эту странную книгу — «Генерал Каломерос». Словно нарочно от нее оберегают фонды главных библиотек Москвы. К примеру, в РГБ присутствуют все без исключения издания всех книг автора «Каломероса», кроме этой. Притом, что сочинитель повести, отставной инженер-подполковник Александр Фомич Вельтман (1800–1870), обильно переиздается до сих пор. Не так давно был даже снят популярный в народе сериал по одному из его романов, «Саломея».
Имя это — Каломерос — Вельтман взял из многотомных мемуаров, которые выпустила Лаура Жюно, герцогиня д’Абрантес (Laure Junot, duchesse d'Abrantes, 1784–1838); вдова наполеоновского маршала. А также землячка и дальняя родственница самого Наполеона.
В первом же томе (завершенном в 1831 году) Лаура д’Абрантес выдала первую сенсацию: ее предки со стороны матери — Комнено, прямые потомки императоров Византии, бежавшие из Греции на Корсику. Главное, что был в этой семье некий принц Каломерос. Именно от него произошло семейство Буона-Парте. Кало меро — «добрая часть» по-гречески, то же самое, по-итальянски — «буона парте». Получается, что император Франции — отпрыск православных басилевсов Царьграда.
Версия эта давно отметена специалистами. Но Вельтман, великий любитель вычурных словесных орнаментов, чрезвычайно ей увлекся. В 1836 году он выпустил роман «Александр Филиппович Македонский. Предки Каломероса». В 1840 году вышел в Москве еще один наполеоновский роман Вельтмана, — «Генерал Каломерос».
Если «Предки» — один из первых отечественных опытов фантастики (путешествие во времени), то «Генерал» — едва ли не первая попытка модной ныне альтернативной истории.
Среди обгорелых руин Москвы в сумерках бродит печальный Наполеон. Один. Сбежавший от свиты, от маршалов. И ему встречается юная русская барышня, Клавдия Ловская. Покоритель планеты назвался ей как генерал Каломерос, грек. Далее, естественно, мелодрама. Император вдруг осознает, что всё, чего он желает — это тихое счастье, семейный уют; нужно только бросить всё и скрыться с влюбленной в него Клавдией в глубинах России. Но — не судьба: призывает долг. Без него погибнет Великая Армия, падёт Империя.
Критика отозвалась на «Каломероса» единодушно и решительно: бред. Только Виссарион Белинский был сравнительно мягок. И отметил только «недостаток вероятности в содержании, запутанность в вымысле и бледность характеров».
Вельтман страдал. В письме Федору Кони от 16 октября 1840 года он жаловался: «Меня во всех журналах раскорили за Каломероса, в нем ничего не нашли, кроме мнимого Наполеона, тогда как я хотел представить только человека, которого служба людям лишила истинного счастья в жизни — друга по сердцу, любви, естественной для каждого человека. Скажите, кого поставить в подобные обстоятельства, кроме Наполеона? Но я не профанировал его имени, но высказал только, что и человек, подобный Наполеону, и в подобных обстоятельствах может увлекаться страстью, и если б встретилось ему существо, достойное любви, он бы или сам сошел с трона, или ее возвел на трон».
И тут кстати будет отметить: есть вероятность, — некоторая, — что история Каломероса и Клавдии не совсем вымысел, а некий слух. Шепотом передаваемый по Москве с 1812 года.
Создатель «Каломероса» был проникновенным москвичом, не просто по рождению, а по духу и по сердцу. Нечто в этом роде он мог слышать, например, от отца. Томас Вельдман, швед по происхождению, много лет прослужил в полиции Москвы; с 1810 он являлся смотрителем городских тюрем. Осенью 1812 года российский главный штаб использовал в качестве шпионов и диверсантов полицейских офицеров. И никто лучше них не был осведомлен в том, что на самом деле творилось в Москве Наполеоновской.
Впрочем, если это даже и чистый вымысел, — не столь важно. В любом случае, при помощи подполковника Вельтмана, хотя бы и почти тридцать лет спустя, — рядом с мрачной фигурой в черной шляпе мелькнула тенью еще и русская романтическая героиня. И таким образом Бонапарт-Каломерос, хотя бы беллетристический, породнился немного и с нашей страной.
