В 9 часов утра 18 мая 1724 года (н. ст.) благовест колоколов Успенского собора разнес над Кремлем и над всей Москвой весть о начале коронационных торжеств – первых по счету в новой, петровской России. Торжества предстояли, однако, довольно странные, ибо короновать предстояло особу при живом и здравствующем императоре – Петре Первом.
Особой этой была его супруга, Екатерина Алексеевна Скавронская, уже давно, с марта 1711 года, обвенчанная с царем. Замечательно, кстати, что то, давнее венчание накануне отбытия в турецкий поход было осуществлено едва ли не втайне – о нем мало кто знал, при этом сам чин церемонии соответствовал не царскому, а контр-адмиральскому достоинству жениха. Публично же царскую свадьбу отпраздновали лишь 1 марта 1712 года, когда злоключения Прутской катастрофы были уже глубоко позади…
Собственно, особой нужды короновать отдельным образом Екатерину как будто и не было – ее и так формально и фактически все считали царицей, императрицей и пр. И, тем не менее, определенная смысловая нагрузка коронационного ритуала безусловно имелась – достаточно сопоставить его с определенными прецедентными событиями недавнего и давнего прошлого.
Первым всплывает в памяти злосчастная коронация Марины Мнишек 18 мая 1606 года – ритуал со сложным посланием, адресованным разным "целевым группам". Присутствовавшим полякам он должен был подтверждать факт обретения дочерью Сандомирского воеводы русского престола. Русским же данное действо говорило о том, что Марина, во-первых, принимает православие, а во-вторых, сочетается браком с царем Дмитрием.
Отчасти, подобный смысл присутствовал и в 1724 году: Екатерина была крещена в православие уже давно, тут никто ни в чем не сомневался. Но вот прикрыть вопиющий мезальянс царского брака каким-либо сакральным смыслом – не мешало. Ввиду этого и был сперва сочинен манифест 1723 года, обосновывающий права Екатерины на императорский статус ее, якобы, исключительными личными качествами – мужеством, помощью супругу в государственных делах и т.д. (Как тут не вспомнить во многом аналогичные обоснования права занять русский трон, сочиненные для другой Екатерины – Второй). А уже потом положения манифеста были воплощены в жизнь – и назначенный ответственным за церемонию (маршалом) П. А. Толстой сочинил, а затем реализовал пышное и величественное действо, успех которого обеспечил бывшему послу в Турции и губителю царевича Алексея графский титул.
Но был еще один, более значительный смысл в коронации 1724 года. Смысл, ставящий церемонию во вполне традиционный ряд действ по публичному назначению действующим русским монархом своего преемника. Подобное практиковалось именно в данной форме, хотя и довольно давно – во времена Ивана III, например. Как бы то ни было, еще в 1722 году Петр издал "Указ о наследовании престола", до некоторой степени копирующий "указ о майорате" 1714 года в том смысле, что государственное "наследство" теперь также передавалось по произволу наследодателя. Иначе говоря, наследником трона Петра Великого становилось лицо, которое он сам волен указать, а вовсе не тот, кто должен был бы им стать согласно обычаю. То есть – не внук и полный тезка царя, Петр Алексеевич, родившийся в 1715 году сын убиенного царевича Алексея.
В общем, в том же 1724 году царем было подписано завещание, в котором значилось, что именно свою супругу царь Петр объявил своей "преемницей" – по всему, за неимением лучшего кандидата. Так оно и сложилось в конце концов – хотя и после целого ряда перипетий. Сперва, в начале ноября 1724 года, вернувшийся из длительной поездки Петр узнал о том, что у Екатерины имеется любовник – обер-камергер Вилем Монс, младший брат любовницы Петра еще времен поездок в Немецкую слободу, т.е. 1690-х годов.
Монс фактически руководил всеми службами двора царицы, был весьма близким ей лицом, нажил огромное неправедное состояние, эксплуатируя эту административную ренту, но вот о наличии интимных между ними отношений Петр узнал лишь в ноябре и тотчас же приказал арестовать соперника. Монса наскоро судили и приговорили к смерти якобы за корыстные преступления. И безотлагательно обезглавили, что могло быть сочтено царской милостью: майора Степана Глебова, сознавшегося в 1718 году в интимных отношениях с сосланной в монастырь Евдокией Лопухиной – первой женой Петра, – тогда в наказание посадили на кол.
Для царя измена Екатерины была более чем ощутимым ударом – уже в ноябре Петр, отозвав свое завещание, ударился в очередной масштабный загул – последний в своей жизни. Дело в том, что здоровье царя, уже давно расшатанное, довольно резко ухудшилось с середины 1724 года. Петр страдал серьезнейшим расстройством мочеполовой системы, вызванным либо мочекаменной болезнью, либо злокачественной опухолью, либо недолеченной хронической инфекцией. Понятно, что при подобном диагнозе длительные путешествия по российским дорогам, а затем многодневные запои – это последнее, что стоит себе позволять. Как бы то ни было, в конце декабря царь в приснопамятных традициях "Всешутейшего собора" отметил Рождество и Новолетие, а уже в первых числах юлианского января 1725 года – слег. Скончался он 9 февраля (н. ст.) после трех недель страшных мучений болезни и лечения – оставив вопрос о преемнике формально нерешенным.
Тем не менее, Екатерина стала самодержицей – на трон ее возвела группировка Меншикова-Толстого при поддержке гвардии. Принято считать, что оппонентами им была группировка Долгоруковых-Голициных, лоббировавших возведение на трон того самого тезки и внука великого реформатора - Петра Алексеевича. Ирония истории состоит в том, что и те и другие добились своего, только в разное время – и по смерти Екатерины I в 1727 году царем стал Петр II. При этом ни тем, ни другим осуществление чаяний не принесло долговременного счастья: оба царствования были коротки, а большая часть лоббистов так или иначе поплатилась за свою активность головой.
Но это будет потом, а пока Екатерина – самодержавная императрица, и все в полной мере имеют возможность оценить неординарность замысла Петра Великого образца середины 1724 года. В самом деле, впервые, наверное, со времен Владимира Святого на русском троне – человек, не знающий грамоты (хотя и владеющий четырьмя языками на разговорном уровне). Даже расписывалась в документах за нее чаще всего дочь - будущая царица Елизавета Петровна. Разумеется, это обстоятельство не было тайной для Петра Великого, как, впрочем, и реальные масштабы управленческих талантов его супруги.
Говоря иначе, с рациональной точки зрения передача всей полноты власти Екатерине была не более осмысленна, чем воцарение малолетнего Петра Алексеевича, его сестры или одной из двух дочерей Петра Великого. Эти люди, по крайней мере, имели по крови отношение к правящей династии и в этом смысле были более легитимными в глазах подданных претендентами.
Почему же Петр решил иначе? Полагал, что "верхушка" госслужащих при такой царице сама собой образует устойчивую и выгодную стране конфигурацию власти? Имел еще какие-либо, не известные нам резоны?
Или все же надеялся, что до подобного стечения обстоятельств дело все-таки не дойдет, и милая "Катеринушка" еще успеет вновь родить ему сына?
