«Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!» - с этих слов начинается вторая часть романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Как хочется мгновенно согласиться с этими словами, потому что вера в любовь окрыляет не меньше, чем сама любовь.
Многие творческие люди своими взлетами обязаны именно любви. Жажда вечной любви, идеала, возвышенной жизни, склонность к мечтаниям, образное мышление и богатое воображение - то, без чего почти невозможно творчество. Но оно невозможно без второго человека, того «соавтора», который порождает неземную любовь и неземное вдохновение.
Какие разные женщины встречаются на пути у мужчины, но лишь немногие из них становятся их музами, вдохновляют на творчество, являются тем толчком, который помогает создавать произведения, составляющие великую ценность для всех нас.
Но не менее важно уметь сохранить романтику в отношениях, прикладывая все силы, чтобы не подвергать праздничность, торжественность любви испытаниями обыденностью, буднями.
До наших дней дошли истории трогательной, романтичной и страстной любви многих известных творческих личностей. И до сих пор, читая стихи или прозу, глядя на шедевры живописи или слушая музыку, мы всегда вспоминаем и тех женщин, для которых творились эти шедевры, без которых, мы бы не могли ими наслаждаться.
Лиля Брик была источником вдохновения Владимира Маяковского. Если бы не ее воздействие на поэта, как знать, может, ушел бы он в актеры, художники, глядишь, и прожил бы сто лет. Но Маяковский всегда возвращался к поэзии, всегда возвращался к Лиле Брик.
«До самого последнего дня его жизни она была для Маяковского женщиной номер один, предметом безоговорочного восхищения и неустанного поклонения. Об этом знали решительно все, в том числе и те немногие женщины, которым судьба его была небезразлична. Но Лиля Брик зорко берегла свое первенство и, легко относясь к его увлечениям, не терпела намека на нечто, всерьез глубокое, на чье-либо владение его душой и, самое главное, его стихами» - пишет в своих воспоминаниях Ю. Карабчиевский.
Без ее любви не было поэтического взлета, не было стихов. Маяковский требовал любви от Лили Брик постоянно и настойчиво. «Любишь ли ты меня? - писал он ей.- Для тебя, должно быть, это странный вопрос - конечно, любишь. Но... любишь ли ты так, чтобы это мною постоянно чувствовалось?»
Между Маяковским и Лилей Брик всегда сохранялось необходимое для романтических иллюзий расстояние. Если Маяковский пытался его сократить, то Лиля мгновенно отходила, чтобы держать прежнюю дистанцию.
Знаменитое домашнее заключение Маяковского, в результате которого была написана поэма «Про это», длилось с 28 декабря 1922 года по 28 февраля 1923 года, Лиля Брик, настоявшая на этой разлуке, позже так объясняла ее необходимость: «...Жилось хорошо. Привыкли друг к другу, к тому, что обуты, одеты, живем в тепле, едим вкусно и вовремя, пьем много чая с вареньем. Установился «старенький, старенький бытик». Лиля почувствовала тут главную опасность, ибо нет ничего более страшного для романтических отношений, чем обыденность. Разлуки, свидания, страдания - что угодно, но только не обыденность.
Поэт и художник Максимилиан Волошин был на десять лет старше Елизаветы Дмитриевой. Вместе с ней они создали литературную мистификацию - поэтессу Черубину де Габриак. Этот союз более других убеждает, что при романтических отношениях реальный облик, реальное состояние человека не имеют большого значения. Волошин убедил Дмитриеву «вообразить себя другой - красивой, желанной, неотразимо пленительной». В таинственную испанку влюбились заочно многие поэты и читатели, атмосфера романтики передалась другим. А ведь в реальности Дмитриева была малопривлекательной и даже прихрамывала.
Мистификация прекрасно удалась, но интересен тот факт, что после ее раскрытия Елизавета Дмитриева больше уже не смогла подняться в поэтическом творчестве до уровня своего романтического двойника. Позже она совсем отошла от литературной деятельности.
Музой Александра Блока была актриса Наталья Волохова. Ей посвятил он циклы стихотворений «Снежная маска», «Фаина».
Зима 1907 года была одним из самых плодотворных периодов в творчестве поэта: за две недели он написал тринадцать стихотворений.
Женщина-звезда, женщина-комета на год ворвалась в жизнь Блока и повела его за собой. «Скажу одно,- писала М. А. Бекетова,- поэт не приукрасил свою «снежную деву». Кто видел ее тогда, в пору его увлечения, тот знает, как она была дивно обаятельна. Высокий, тонкий стан, бледное лицо, тонкие черты, черные волосы и глаза, именно «крылатые», черные, широко открытые «маки злых очей». И еще поразительная улыбка, сверкавшая белизной зубов, какая-то торжествующая, победоносная улыбка. Кто-то сказал тогда, что ее глаза и улыбка, вспыхнув, рассекают мглу...»
Волохова была из тех женщин, что рождены для обожествления, для поклонения, для вдохновенной поэзии. Вдохновленный Блок создал образ недоступной «Снежной маски» и потом сам же страдал оттого, что Наталья Николаевна приняла условия игры, страдал от платонического характера их отношений. Она запретила Блоку сопровождать ее на гастролях. Волохова не хотела в суете повседневности превращаться в обычную женщину. Блок не понял ее и обиделся - так началась их размолвка.
Жизненные пути их разошлись, но память о зиме 1907 года они пронесли через всю жизнь. «Впоследствии Наталья Николаевна встречалась с Блоком раза два и всегда замечала волнение и смущение, которых он не мог скрыть», - вспоминала подруга Волоховой В. П. Веригина.
Воистину - для романтических отношений нет времени! Это подтверждает и сказочная история любви Александра Вертинского и Лидии Циргвавы. Разница в их возрасте составляла 34 года.
Лидия Владимировна вспоминала: «...Сейчас он начнет петь, и я забуду о его возрасте, залысинах, грассирующей «р». Меня подхватит и понесет ему навстречу волна нежности, которую я никогда ни к кому на свете не испытывала. Мне все нравится в нем. И всю мою не разбуженную нежность, и заботу, и любовь я готова отдать ему. Готова отдать с радостью. По первому зову. Потому что никого прекраснее его нет. И никогда в моей жизни не будет. Я это знала, сидя в прокуренном зале «Ренессанса»», так же точно, как и семнадцать лет спустя - в тот майский день, когда стояла с нашими девочками у его гроба в Доме эстрады».
А вот что писал Вертинский в письме своей невесте: «Во-первых, я люблю Вас так, как любит человек, никогда до сих пор никого не любивший. Потому что любить - это верить. А я ни одной женщине никогда не верил. Понимаете? Это первое. Потом, чтобы любить, надо уважать или вернее обожать, или, еще вернее, «обожествлять» того, кого любишь... Ведь не в Ваши же «ножки» или в какие-то «волнующие формы» я влюбился? Не в Ваш «сексапил»? А в Ваше «сияние».
Ни трудности, ни быт, ни воспитание двух детей не ослабили накала этих чувств. Вертинский говорил, что, «когда она сидит и вяжет, от ее головы идет сияние. Как нимб у святых! И когда она поднимает ресницы, то кажется, что в темной комнате подняли шторы и открыли окна».
Имя Ольги Ивинской часто звучит рядом с именем Бориса Пастернака. Она вспоминает: «Мы познакомились с Борисом Леонидовичем в редакции «Нового мира» в конце сорок шестого года, и знакомство наше было каким-то стремительным вихрем любви... В то время у меня было двое детей от двух браков...
В это время он переводил Петефи, который совпал с его настроением: любовь - это убийство, когда убийца выскакивает из-за угла. Борис Леонидович сказал: «Это будет посвящено тебе».
А вот стихи Пастернака:
А вот проза: «О, какая это была любовь, вольная, небывалая, ни на что не похожая! Они думали, как другие напевают. Они любили друг друга не из неизбежности, не «опаленные страстью», как это ложно изображают. Они любили друг друга потому, что так хотели все кругом: земля под ними, небо над их головами, облака и деревья. Их любовь нравилась окружающим еще, может быть, больше, чем им самим».
Константин Симонов и красавица-звезда кино и театра Валентина Серова повстречались в 1933 году, когда погиб первый муж Серовой, летчик-испытатель. Выступая на сцене, она каждый вечер замечала необычный взгляд молодого человека, сидящего в первом ряду. Так началась «История одной любви».
Их любовью восхищались все, кто их знал. Любовь вдохновляла обоих: романтична в своих ролях Серова, романтичен в своих стихах Симонов. Но романтические отношения держатся на иллюзиях, и когда одна из них была разрушена, то распался и брак. Но разве неспособность Симонова простить Серовой мимолетное увлечение не есть доказательство того, что он предпочел остаться в романтическом мире своих иллюзий?
Он вычеркнул ее имя из всех посвящений, все знали, что ему неприятно любое упоминание о ней. И все же романтический союз воистину вечный. Мария Симонова, их дочь, говорит, что мать никогда в жизни не отзывалась дурно об отце после их разрыва. Его же чувства прорвались спустя много лет, когда Валентина Серова умерла, а сам он был смертельно болен. Прочитав старую переписку, он сказал дочери: «Я не могу оставить это тебе. Всякое может случиться, а то, что здесь... касается только меня и ее... Прости меня, девочка, но то, что было у меня с твоей матерью, было самым большим счастьем в моей жизни... и самым большим горем...»
Такой романтический союз невозможно создать по расчету, по умыслу - это нечто, данное свыше. Для него не страшны разлуки и расстояния, ему присущи сильный накал чувств, загадка, тайна, окрыленность. Не каждый мужчина – поэт, не каждая женщина - муза. Но способность любить – это тоже талант, который можно не заметить, закопать в землю, сделать не источником радости, а, напротив, обречь себя на страдания.
Можно сколько угодно говорить о том, что такое любовь – и не сказать ни слова. Можно о ней молчать - и все станет ясно.
