Смачно плевать утром в будильник,
Так и не вспомнить, что было вчера…
И, покосившись на холодильник,
Лишь облизнуться – диета с утра!
После – в клоаке воздухов спертых,
В царстве бензина и сквозняка
Ждать этот чертов сорок четвертый
С толстою теткой лет сорока.
Ну, наконец – родная работа,
Всем улыбаюсь почти до ушей,
Тихо молясь: поскорей бы суббота,
Из кабинета – всех бы взашей!
Всех пристрелить бы их в одночасье
И от мирской бежать суеты!
Вся эта жизнь… светлое счастье,
Ведь где-то рядом в городе – ты!
* * *
Что надо, не надо, кто верен, а кто не уверен
Я знаю уже наизусть, словно поп – образа,
Я знаю, что жизнь – серпентарий, напичканный змеями,
Но змеи не жалят, увидев огонь в глазах.
Я знаю, что взгляды и розовый май откровений
Дурманят порой шоколадным зефиром любви,
А кто не любил, он всего – доморощенный «гений»,
Живущий по затхлому принципу: – «Проще живи!»
* * *
Напиши посвящение алым огнем на железе,
Излечи мой рассудок, попавший в безликость весны.
Наш любовный нектар так приятен и даже полезен,
Он – лекарство от скорби, болезни, извечной войны,
На которую шли, хоть и знали, что боя не надо,
Что нельзя отыскать лазарет исцеляющих душ,
И пора позабыть шепот звезд и дурман листопада,
И бежать поневоле от свежих морей и от суш.
Ничего нет страшней, когда нету земли под ногами,
Значит дни – словно спицы в убогом гнилом колесе
И ломается жизнь как клинок, что отобран врагами
От трагической доли – прожить не такими, как все.
Но не плачь, не грусти, и тайком напиши посвященье
Да не мне, а покою, и дому, которого нет.
И с любовью прими от меня боевое крещенье
В несуразице судеб, летящих на солнечный свет.
* * *
На листах души требую не ставить штампы,
Не считать истерик и красок в моей ночи.
Мое сердце дымит теплом Аладиновой лампы,
Мое тело горит огнем, словно сук в печи.
И когда мне больно, я обычно себя сжигаю,
Не ношу ж креста, на котором себя б распять.
Что вы смотрите, я лишь перед ним нагая,
И лишь ради него готова гореть опять.
Я себя убиваю мыслью, как забиваю гол,
Но каждую ночь для меня райской двери открыты створки.
Я люблю его, и его кухню и даже немытый пол,
И на душной кухне люблю даже газовые конфорки.
Он порой со злости сам говорит:- «Гори!»,
Ведь понял, костер – моя дурная привычка,
Но я знаю – при нем сжигать себя изнутри
Бесполезно – Он своими словами затушит спичку.
Или, может, попытается меня застрелить, но крикнет:- «Ложись!»
И со мною будет опять сердечный припадок,
Вот тогда из лампы выскочит добрый джинн,
И я прощу расстрел и буду этому рада.
А когда-нибудь, может, забуду и про боль свою,
Потому что ОН наберется смелости стать дождем.
И заклинит замок изнутри в том моем раю,
Откуда мы уже потом никуда не уйдем.
МУЖУ
Не на губах, а где-то в сердце его поцелуй,
Его синий взгляд, душа, подобная белому кролику.
Течет его жизнь ручьем философских струй,
Что хуже кефира похмельному алкоголику.
Его не сломать и не обуздать уздой,
Готов он быть лишь горой, не холмом покатым,
И мысли его схожи (по составу) со святой водой,
Целебной и чистой, чуть сдобренной русским матом.
Он думает много о вечном, а я – о нем,
Черновиками ВЕЧНО замусоривая корзины…
Если в карете отправиться в путь вдвоем,
Порвется вся заготовленная резина
Но что я могу ему дать кроме сотни фраз
О боли своей, да кроме вселенской ласки
И ночи, где как разноцветная мишура
Зовут и манят к себе полоски матраца….
Он русский поэт, он порою бывает злым,
Больным и нелепым, хоть это бывает редко,
Пытаясь клинком души разрубить узлы…
Точнее – о стену брошенной табуреткой.
Вы люди свои и вы поймете меня,
Хоть я выражаюсь порою весьма невнятно.
Я наглая баба, которая остановит (и завалит) коня,
Но бабам поплакать на мужнем плече иногда приятно.
О, Господи, что мне тот конь, да остановки его…
Звучит сонный голос, бормочущий монотонно.
Ничто он для многих,
А для меня – волшебство…
Ну вот и готов
ДИЛЕТАНТСКИЙ ПОРТРЕТ АНТОНА.
