…Со смаком и удовольствием неспешно текли и текли наши воспоминания. Пока мы взрослели, у каждой из нас накопились свои истории. Были они то грустные, то уморительно смешные, но они ещё больше утверждали и наше взаимное родство душ, и надёжность того, навсегда канувшего в прошлое, времени.
– А уж когда свадьба у кого или в армию проводы - это было самым главным мероприятием нашего двора! И горевали от сердца, и радовались от души все наши коммуналки. Каждый, хоть какой-нибудь, но свой подарок нёс: кто ручку, кто конвертик, кто альбом на память дарил или рублик втихаря подсовывал.
– О-о-о! По тому времени это был ценный подарок – целый рубль! Значит, точно уважает и очень даже искренне уважает!
– Каждый коммунальщик своё доброе напутствие давал, а уходящий в армию слушал, молча кивал и готов был даже и выполнить указания своих добрых соседей. Он знал, он чувствовал и верил: хоть и на пьяный лад, но от души ему всё говорят.
– А ведь я, девчата, тоже помню, как нам брата пришлось провожать. Вы не поверите, но на этих проводах весь двор присутствовал, и почти каждый мужик совал брату хоть какую-то копейку в дорогу и радовался при том так, будто целый рубль ему отвалил. Сейчас всё, конечно же, выглядит смешно и наивно, но тогда нам, детям, это отнюдь не казалось смешным.
– Да, в основном по-доброму, дружно жили мы в коммуналках, но уж если случалось так, что из обитателей этой самой коммуналки кто-то не приглянулся остальным жильцам, или на поверку уж больно вредным оказывался, тогда всё – конец, жди неприятностей: изживут или проучат. А не проучат, так обязательно отплатят за все его «подвиги»: или в щи чего бросят, или помогут чему подгореть, ни за что, даже под расстрелом, не скажут, что вода в чайнике выкипает и пора бы уж его выключить. Круговая порука на такого «бяку-буку» не распространялась. И лишь когда он поймёт, наконец, свои ошибки, все готовы тотчас о них забыть. Он сразу же становится родней родного: свой – и точка. Коммуналка умела прощать и забывать обиды.
– А наши общие дворовые игры! Они всегда жили и здравствовали во дворах наших коммуналок и были на все возраста и вкусы независимо от социальных слоёв и пола. У мужиков – карты и домино под садовым грибочком, у женщин – лото… Это были общие игры, и в них включались все. В лото играли, в основном, женщины и дети. Главное, чтобы у тебя на этот момент имелись за душой хоть какие-то копейки – и тогда, пожалуйста, размещайся себе на травке в общем кругу.
Тут и только тут можно было узнать все последние новости обо всём и обо всех. А где же ещё, как не при игре в лото все эти тонкости и самые мельчайшие подробности из жизни чуть ли не каждого жильца коммуналок можно было услышать? Я старалась непременно хоть парочку конов сыграть, тогда хватало времени и пообщаться, и в курсе всей жизни двора оказаться.
А ещё я помню, что в то время самое малое количество детей в семьях – это двое, а у многих так и по трое было. И все, как правило, вечно полуголодные были. К примеру, была у нас тогда одна самая большая семья во дворе – семья Жомовых. Было в семье этой аж семеро детей. Когда из окна высовывалась всклокоченная голова в папильотках и зычным голосом начинала звать, перечисляя всех семерых поимённо, она эту перекличку завершала одними и теми же словами:- «Жрать пошли!» И независимо от того, где бы каждый из этих жомовских чад в это время ни находился, их всех семерых вмиг, будто ветром со двора сдувало. А кто-то убегал «жрать» прямо от лото, даже свои жалкие копейки, поставленные на игру, забывал забирать. А как же, иначе пропустит еду, выдававшуюся строго по расписанию только раз в сутки.
Тот, кто впервые забредал на наш двор, мог бы ещё задаваться вопросом, чем их там таким вкусным кормят, что на вопль «жрать пошли» им всем семерым будто скипидару меж ягодиц плесканули. Но вопросом только пришлый мучался бы - нам же, аборигенам двора, доподлинно был известен нехитрый жомовский рацион: чёрный хлеб с солью да картошка в мундире. А уж если солёный огурец им в редкий день выдавался, то это на жомовском языке означало – жизнь заметно лучшеет. И всё же, несмотря на то, что все эти семеро были вечно оборванные, чумазые и всегда сверкали глазами от голода, каждый из них смотрел на мир с доброй улыбкой на губах.
Мы, дворовые мальчишки и девчонки, постоянно терзались одним и тем же вопросом: когда же эта громоподобная мамаша успевала эту свою детвору делать? И закроет ли она когда-нибудь вообще эту свою фабрику по изготовлению оборвышей? Ведь с завидным постоянством, ровно один раз в год мы наблюдали нового маленького Жомова у исполинского вымени его мамашки. А мне в этот момент было жутко интересно знать, отчего в этой семье так быстро происходит прибавленье? Мама у меня всегда обладала достаточным юмором и на мой вопрос отвечала так: «Верно от картошки в мундирах».
– А я, девчонки, никогда не забуду день полёта Гагарина в космос. Сроду и подумать не могла, что подобное может вообще свершиться, да ещё так взволновать любого. А всё оттого, что каждый из нас искренне уважал окружающее и чувствовал особую ответственность за происходящее вокруг. Таково было воспитание. Потому и умели мы гордиться своей страной!
Вспоминается, к примеру, такой эпизод – я мыла полы в своей девятиметровке, а Лидуська в своей семнадцатиметровке. В квартире у нас на общей кухне постоянно надрывалось и орало радио. И вот слышим, вдруг объявляют: «Впервые наш советский человек в космосе!». Как сейчас помню эту дату – 12 апреля 1961 года. Так вот… Моя Лидуська целое ведро воды от растерянности плеснула на полы. От гордости за державу так и залила всю комнату. Потом, ошалевшие от счастья, мы упали друг другу в объятия, и давай вальсировать по волнам вылитой Лидкой воды. Такие пируэты выводили - позаковыристей танцев на льду. Что, разве не счастливые дни были у нас?
– А вот мои воспоминания о коммуналке связаны только с одним соседом, жившим в нашей семикомнатной квартире. Был среди нас, жильцов, такой пьяница - дядя Жора. Была у него целая куча детей, а у тех в свою очередь были свои мужья и жёны. По квартире же с утра до ночи с визгом и хохотом вечно, как угорелая, носилась уже другая куча – детки их деток. Кто кому из этих детей и внуков дяди Жоры принадлежал, уяснить было чрезвычайно сложно. Да разве и было это кому-то важно? Интересно было другое – как, каким образом вся эта орава размещалась в своих жалких двенадцати метрах? Но меня тогда это абсолютно не волновало. А вот Жору все жители нашей коммуналки почему-то очень любили, как одного из самых весёлых и неунывающих. Слыл он недаром всеобщим любимцем среди наших соседей и за то, что был наш дядя Жора человеком в сущности д о б р ы м, ему всё всегда прощалось. Даже его вечно пьяная морда лица ни разу ни у кого не вызвала чувства брезгливости или недовольства. Блаженным он был, что ли? Он мог, к примеру, полуголым войти в любую комнату, и никто никогда бы ему не сказал: «Вон отсюда!». Наоборот, его всегда радушно принимали, усаживали за стол и обильно угощали.
И рост у нашего дяди Жоры был всего-то метр хоть с кепкой, хоть без кепки. Помню, однажды отец мой купил себе симпатичные, очень модные тогда белые парусиновые мокасины. Если ему надо было куда-либо выйти себя показать да на людей посмотреть, он протирал их зубным порошком, и они опять становились как новые. И тут вдруг такое случилось! Входит как-то этот дядя Жора к нам, конечно, без всякого приглашения, как к себе домой входит и… Что это?! Мы видим, что на его миниатюрных ножках сидят отцовы надраенные мокасины. Отец так и отпал на спинку стула. Так с открытым ртом к нему и примёрз.
– Ж-ж-жора, а… а… Откуда у т-тебя эти…б-белые?..
– Что? Ты это о чём?
– Д-да в-вот эти с-с-самые… - заикаясь, мямлил мой папка, показывая на обувь.
– А я откуда знаю, – пьяно и весело отвечал ему Жора.
– Представляешь, прихожу домой, а они меня ждут. Главное, и размер почти мой, и цвет мой любимый. А что, тебе они тоже нравятся? Так в чём же дело! Не будем мелочиться. Мне для тебя, сосед, ничего не жалко. На! Забирай и носи! Только, чур, ты мне взамен тоже чего-нибудь дай….
Вся наша семья стала искать, что бы ему такое взамен дать. Мать наша мудрой была женщиной, она не стала рыться в отцовых старых вещах, а полезла в обувь моего брата. Отыскала для Жоры старенькие сандалии, они ему были впору. Таким образом, инцидент был исчерпан, и все остались весьма и весьма довольны этой маминой рокировкой. Ни у кого даже и в мыслях не было проводить расследование на тему: как, когда и почему. Мы тут же отпраздновали эту сделку. Сам Жора приволок откуда-то бутылёк с чем-то градусным, а мы в свою очередь накрыли стол – и все за ним расположились. И пошёл тут пир на весь мир. В общем, гульба пошла у нас такая, что прямо, дым коромыслом, последний огурец и тот на всех резали. По сей день остался в памяти этот весёлый вечер.
Да, все мы, считай, росли в одном дворе, в одной стране, в одной эпохе. Разве могли мы быть с разными воспоминаниями? Не спорю, мнения наши на тот или иной счёт не всегда совпадали, но где-то там, глубоко внутри нас жила и пульсировала память. А вот она-то как раз для нас, детей коммуналок, и была общей, потому мысли наши не раз сходились. Допускаю мысль, что в каждой эпохе есть свои недочёты. Ведь сколько лет ещё в школе изучали мы историю государств, и всегда, кроме как запоминания дат страшных войн и сражений, запоминать-то в этих историях нечего было. Так неужели же без этих бесконечных войн, без разрух и смертей, без чёрствости людской не может существовать мир?
Ах, как же мне сегодня хочется одного, пусть даже самого малого: чтобы наши дети и внуки рождались только в тот век, в котором правили бы умные предводители. Быть может, глядишь, именно им, нашим детям и внукам, достанется этот самый призрачный КОММУНИЗМ. Да, пусть он будет, пусть он, наконец, придёт к ним, но без коммуналок и без тех перегибов, которые нам и нашим родителям достались!
