К Мариэтте Сергеевне Шагинян знавшие ее люди относились по-разному. Одни были от нее без ума. Другие воспринимали ее добродушно, но с легкой иронией. Третьи терпеть ее не могли. Четвертые считали ее выдающейся писательницей и крупнейшей общественной деятельницей эпохи. Пятые рассказывали про нее анекдоты. И так далее... Но никто не был к ней равнодушен.
Последние годы жизни она жила в небольшой московской двухкомнатной квартире на первом этаже обычного жилого дома. Обходилась безо всяких изысков и роскоши, пользовалась стандартным советским набором мебели, бытовых предметов и одежды. Единственным "предметом роскоши" в ее доме было старенькое пианино.
С юности (после перенесенной тяжелой болезни) Шагинян страдала глухотой, которая к старости сделалась почти полной, и потому никогда не расставалась со слуховым аппаратом. При этом была любительницей и знатоком классической музыки и завсегдатаем филармонических залов. Несмотря на слабое зрение и очень сильные очки-"объективы", много читала и еще больше писала – простой перьевой ручкой, макая ее в школьную чернильницу-невыливайку. А писать ей было про что – ведь она прожила на свете 94 года и была свидетельницей и активной участницей всех событий, происходивших в России на протяжении трех четвертей ХХ века.
В 1925 году поэт Владислав Ходасевич, познакомившийся с Шагинян в 1906-м, написал о ней небольшой мемуарный очерк, в котором были такие слова: "Мне нравилась Мариэтта. Это, можно сказать, была ходячая восемнадцатилетняя путаница из бесчисленных идей... В идеях, теориях, школах, науках и направлениях она разбиралась плохо, но всегда был чем-нибудь обуреваема. Так же плохо разбиралась и в людях, в их отношениях, но имела доброе сердце, и, размахивая картонным мечом, то и дело мчалась кого-нибудь защищать или поражать..."
Для юной девушки такая порывистость, горячность и широчайший круг интересов неудивительны. Любопытно, однако, что Мариэтта Сергеевна оставалась по характеру примерно такой же до самого конца своих дней.
Нелегкий жизненный опыт ее, конечно, остудил и многому научил. Но склонность увлекаться, взрывчатость и бескомпромиссность в ней остались.
В юные годы она лично общалась со многими людьми, чьи имена составляют гордость русской культуры – с Дмитрием Мережковским и Зинаидой Гиппиус, с Андреем Белым, с Сергеем Рахманиновым. Состояла с ними в переписке – но, увы, долгие годы не могла по цензурно-идеологическим условиям ничего толком опубликовать ни из своего архива, ни из личных воспоминаний; все приходилось корежить, резать и приспосабливать к условиям эпохи. Даже ее последняя автобиографическая книга "Человек и время: История человеческого становления" (1980) полна всевозможных обходов и умолчаний.
Большевистскую революцию 1917 года Шагинян приняла не сразу. Первоначальное ее отношение к происшедшему было смутное, восприятие мистическое. Однако в самом начале 1920-х она поняла, что новая власть шутить не любит, и что с ней надо сотрудничать. Тем не менее в компартию Шагинян вступила только в 1942-м, когда ей было уже крепко за пятьдесят.
Работала она истово, с полной верой и полной отдачей, и чем только ей не приходилось заниматься... Она писала авантюрные романы сатирического плана ("Приключение дамы из общества", "Месс-Менд"), соцреалистическую прозу ("Гидроцентраль"), выступала с лекциями, работала инструктором текстильного производства (для чего досконально изучила технологическую сторону этого дела), публиковала немалое количество публицистических и агитационных статей и очерков по вопросам индустриализации, участвовала в создании серии книг "История фабрик и заводов". Поэт-пародист Александр Архангельский не преминул отметить всестороннюю деятельность Шагинян колкой эпиграммой:
Одной из первых Шагинян решилась взяться за создание цикла историко-биографических книг о Ленине. И это начинание едва не подвело ее под монастырь: работая в архивах, писательница обнаружила, что отец вождя имеет в своей генеалогии калмыцкие корни, а дед со стороны матери вообще еврей – правда, крещеный... Этот ужасный компромат был немедленно заперт на сто замков, в адрес Шагинян прогремело специальное постановление ЦК (правда, секретное), а писательницу не тронули только в силу личного расположения к ней самого Сталина. Гроза миновала.
После войны Шагинян продолжала много и неутомимо работать. Написала биографии Тараса Шевченко, Гёте (она глубоко интересовалась немецкой культурой и свободно владела немецким, французским и английским языками), биографию полузабытого композитора, "чешского Моцарта" Иозефа Мысливечка, биографию баснописца Ивана Крылова. Сделала новый перевод известного романа Уилки Коллинза "Лунный камень". Создала огромное количество путевых очерков о поездках по СССР и Западной Европе. Завершила, наконец, начатую еще до войны тетралогию о Ленине (которую все же пришлось публиковать в "подчищенном" виде).
Ей уже забралось за семьдесят, а она по-прежнему была энергична, активна и громогласна. Осмеливалась перебивать самого Хрущева во время его выступлений. Публиковала в центральных газетах резкие статьи о недостатках промышленных проектов, после которых проектировщики, кляня "въедливую старуху", вынуждены были свои решения пересматривать и уточнять.
В 1967-м, побывав на автомобильных заводах концерна ФИАТ в Италии, Шагинян напечатала в газете "Известия" большую статью про то, как здорово организовано производство у проклятых капиталистов-эксплуататоров. Итальянские коммунисты и профсоюзники жутко возмутились таким "ударом в спину" от советских товарищей. Но контракт на строительство в СССР завода легковых автомобилей, по итальянскому проекту и с итальянской технологией, был уже подписан, а владельцам концерна ФИАТ статья очень понравилась...
В 1976-м Мариэтте Шагинян присвоили звание Героя Социалистического Труда. В последние годы жизни она ничего масштабного не публиковала – возраст был почти библейский, здоровье препятствовало работе. Собрала только книгу публицистики "Столетие лежит на ладони". А 20 марта 1982 года, не дожив две недели до 94-летия, ушла из жизни.
Скажем честно: после того, как времена в очередной раз переменились, Мариэтту Сергеевну Шагинян помнят весьма немногие. И совсем немногое из ее творческого наследия дает, что называется, себя читать.
В написанном ею слишком велика доля публицистических однодневок. Ко многим темам, которые она поднимала, интерес потерян – заслуженно или нет, но потерян.
А вот образ темпераментной и энергичной дамы, никому не позволявшей за себя платить ("Я старая богатая писательница, а вы молодой бедный дебютант, так что никаких разговоров!") – этот образ жив.
