Дебют
Вечер 30 января 1870 года мог стать весьма неприятным для десятков зрителей, собиравшихся на бенефис актрисы Медведевой в Малом театре. Еще большее огорчение он мог принести самой бенефициантке: спектакль оказался под угрозой срыва из-за болезни исполнительницы главной роли, любимицы публики Федотовой. Впрочем, по прошествии десятилетий это кажется незначительным эпизодом, каких множество в театральной жизни. Да и пройди спектакль с участием Федотовой без срывов, вряд ли он был бы сегодня памятен даже специалистам. Однако усилия по спасению спектакля обернулись не просто удачно прошедшим бенефисом, а одним из звездных часов русского театра.
За несколько дней до спектакля, когда Медведева судорожно искала исполнительницу главной роли, к ней заехала дочь подруги, юная ученица балетного отделения Московского театрального училища. «А у нас есть девочка, которая замечательно играет, – Машенька Ермолова», – сказала она после того, как актриса поделилась с ней своими неприятностями. Что бы сделала другая артистка? Пропустила эти слова мимо ушей? Предложила подающей надежды балерине заехать к ней, чтобы продемонстрировать свои якобы имеющиеся драматические способности?
А скорей всего просто отмахнулась бы от неуклюжей попытки ангажировать свою подругу. Но то ли восхищение девочки одноклассницей повлияло на нее, то ли положение было совсем критическим, а может быть, просто от понимания того, что в искусстве случаются чудеса, актриса не поленилась сама съездить в Театральное училище. Девочка понравилась ей и получила для разучивания текст пьесы. И когда через несколько дней она начала читать монолог, глаза Медведевой увлажнились. «Вы будете играть Эмилию!», – только и могла произнести она. (Для своего бенефиса Медведева выбрала пьесу Г.-Э. Лессинга «Эмилия Галотти».)
Такая же реакция была и у зрителей. Едва на сцену вышла шестнадцатилетняя дебютантка и зазвучал ее глубокий, мощный голос, по воспоминанию современника, «идущий из груди и отдающийся в сердце», зал разразился аплодисментами. А после спектакля Ермоловой устроили овацию. «Я думала, что меня вызовут раз. Меня вызвали двенадцать раз», – записала она в дневнике.
Детство
Мария Ермолова родилась 3 (15) июля 1853 года в семье, много лет связанной с Малым театром. Ее дед Алексей Семенович, бывший крепостной скрипач князей Волконских, получив вольную, поступил в театр гардеробмейстером. Дети его стали актерами, танцовщиками. Один из сыновей – Николай – написал даже несколько пьес, поставленных здесь в 50-е годы. Однако, не снискав лавров ни как актер, ни как драматург, он спустился в суфлерскую будку, чтобы (простите за каламбур) подняться до должности главного суфлера. Разумеется, это не очень радовало честолюбивого Николая Алексеевича. «Жизнь – испытание», – учил он детей.
Семья жила в подвальной квартире в тихом углу патриархальной Москвы, в Каретном ряду. Там царили покой и благочестие. Совсем в другой мир попадала Маша, когда отец брал ее с собой в театр. С ранних лет девочка узнала мир кулис. И уже в четыре года заявила: «Я стану великой актрисой». Вскоре она научилась читать, и отцовская библиотека открыла Маше бурный мир. Любовь к чтению сохранится у нее на всю жизнь.
Когда девочке исполнилось девять лет, ее отдали в балетную школу. Легенда гласит, что занятия танцами дарили ей лишь муки, да и сама она, угловатая и неграциозная, не была украшением класса. Из одного жизнеописания великой актрисы в другое переходит эта версия, утешительная для молодых актеров, которые слышат нелицеприятные оценки профессионалов и мечтают о подарке судьбы в виде заболевшего в день премьеры актера. В действительности Маша подавала надежды и как балерина, ведь в этом искусстве артистизм может скомпенсировать недостаток чисто танцевальных способностей. Да и ей балет дал многое: знаменитую гордую стать ее будущих героинь и необыкновенную выразительность взгляда и жеста – в минуты, когда не звучал ее завораживающий голос.
Так или иначе учителя сулили девочке большое будущее на сцене вне зависимости от жанра, в котором ей предстоит выступать. Правда, иного мнения придерживался знаменитый артист Самарин, к которому отец привел ее для оценки драматических способностей. «Пусть пляшет у воды (т.е. в кордебалете – О.М.)», – вынес приговор мастер сцены, дав ей несколько уроков. Впрочем, девочку это отнюдь не охладило. Она продолжала разыгрывать сцены из современных драм и классических трагедий вместе с подругами. А потом настал 1870 год…
Юность
Через два года Мария Николаевна Ермолова окончила училище и была принята в труппу Малого театра. Оказавшись после первого же выступления в центре внимания публики и критики, она не могла не оказаться столь же центральной фигурой злобных сплетен завистников и особенно – завистниц, которых невольно потеснила. К счастью, ведущие актеры театра сразу заметили одаренную девочку и приняли ее в свой круг. Среди них была, между прочим, и Гликерия Федотова, болезнь которой и позволила состояться удивительному дебюту.
Особенно тепло приняли ее в доме Щепкиных, где собирался кружок московской интеллигенции, центром которого были племянник великого актера Михаила Щепкина – Митрофан Павлович и его жена Калерия Петровна. Юная актриса, не имевшая ни жизненного опыта, ни систематического гуманитарного образования, оказалась среди ученых, литераторов, общественных деятелей. Общение с ними стало ее «университетами».
Вообще, Ермолова была чужда богемного мира. Знакомые говорили, что ее чаще можно видеть закутанной в платок, за печкой, с книжкой в руке, чем на более привычных для актеров сборищах, для которых полтораста лет спустя было найдено весьма точное определение – «тусовка». Читала она с карандашом в руках. Книги Ермоловой испещрены ее замечаниями. Особенно интересно взять в руки пьесы, в которых она играла: значительная часть работы над ролью находила отражение в пометках, оставляемых ею на полях, а иногда и прямо в тексте.
На сцене
К середине XIX века трагедия почти совсем сошла со сцены Малого театра: Мельпомену потеснили ее более жизнерадостные сестры-музы. И именно Ермолова вернула зрителям многие произведения Шекспира, Шиллера. А пьесу Лопе де Вега «Овечий источник» специально для ее первого бенефиса в 1876 году перевел Сергей Андреевич Юрьев, с которым, кстати, она тоже познакомилась у Щепкиных. Выступление Ермоловой в «Овечьем источнике» потрясло зрителей, особенно молодежь, студентов, с восторгом внимавших каждому слову героини Ермоловой – Лауренсии, призывавшей к расправе над тираном (увы, через пять лет эти настроения откликнутся гибелью царя-Освободителя).
Еще одна пьеса, появившаяся на русской сцене благодаря Ермоловой – «Орлеанская дева» Шиллера, прежде запрещенная цензурой. Много лет актриса добивалась отмены этого запрета и, наконец, в 1884 году сыграла роль Иоанны Д'Арк. Эта роль была ее коронной на протяжении последующих 18 лет. Ермолова вообще считала, что не играет, а живет на сцене. И в роли Иоанны слияние героини и актрисы было достигнуто ею в наибольшей степени.
По-особому потрясала Ермолова в отрицательных ролях, хотя и немного было их в ее репертуаре. Одна из них – леди Макбет. По-своему поняла актриса и роль Катерины в «Грозе» Островского: воспитанная в патриархальном духе, не могла она согласиться со своей героиней. И, тем не менее, не обвиняла она ни кровожадную шотландскую королеву, ни русскую купчиху, изменившую супружеской клятве. Самыми несчастными эти героини делают себя, считала она, они – главные жертвы. Друзья не случайно называли дом Ермоловой «домом адвокатов»: если она стремилась оправдать тех, кого играла, то ее муж был адвокатом в профессиональном смысле этого слова.
Замужество
Мария Николаевна рано вышла замуж за блестящего юриста Шубинского. Брак этот был скреплен взаимной любовью. Да и не могло быть иначе: только сильное чувство могло соединить дочь бедного суфлера и юношу из богатой дворянской семьи. Но вскоре стало ясно, что семья не сложилась. Винить в этом некого. Просто очень уж разными людьми были они. Много лет прожили Шубинские под одной крышей, относясь друг к другу с уважением и ведя каждый свою жизнь. Гораздо позже Шубинский был избран депутатом Государственной Думы, что дало ему возможность переехать в Петербург, где у него появилась другая семья.
Кто знает, не сказалось ли на отношении к Катерине то, что саму Ермолову жизнь поставила в сходную ситуацию и она не поддалась искушению. А поклонников (и блестящих) у актрисы было немало.
Любимые роли
Катерина была одной из немногих ролей Ермоловой в пьесах Островского. Уж очень несхожи были взгляды на искусство у этих двух художников. Пожалуй, «Гроза» – единственная настоящая трагедия, написанная драматургом, видевшим жизнь в неразрывном сплетении трагического и комического. Обычно он сам ставил свои пьесы на сцене Малого театра. И почти никогда не включал Ермолову в число «своих» актеров. Сама речь его героинь зачастую просто «не ложились» на язык, привыкший к текстам трагедий европейских авторов. Впрочем, это как раз и имел в виду Островский, говоря: «Западный репертуар портит русского артиста».
Еще сложнее было для Ермоловой воспринять то направление, которое появилось в искусстве в конце XIX века. Чужда была ей проза Чехова: очень уж различны были их позиции, взгляды на творчества. А вот пьесы его приняла. Сам Антон Павлович считал ее актрисой старомодной, хотя исполнение ею роли Татьяны Репиной привело его в восторг. Тут важно отметить, что непонимание Ермоловой нового искусства не означало неприятия, столь часто встречающегося у маститых художников по отношению к начинающим. Вот надпись, которую сделала Ермолова на фотографии, подаренной Александру Таирову: «Вы – по новой вере, я – по старой, но это не мешает нам быть друзьями, потому что искусство, как и солнце, освещает всякие пути, лишь бы честно служили ему и искренно веровали в него!»
Зато Станиславский и Немирович-Данченко были ее горячими поклонниками и даже приглашали Ермолову в МХАТ, но она не изменила (а верней – никогда не изменяла) родной сцене, разве что для гастролей. В одной из таких поездок она сыграла «Бесприданницу» со Станиславским в роли Паратова. Воспоминание великого актера и режиссера об этом спектакле многое говорит о ней: «Я почувствовал себя великим человеком». Таково было ее воздействие не только на зал, но и на партнеров: не за счет них она блистала, а поднимала вместе с собой к высотам искусства.
Последние годы
Шли годы, наступил новый век. Но не убывало, а росло число поклонников великой актрисы. Одним из самых верных был актер Художественного театра Санин (он, кстати, всегда фотографировался, лежа у ее ног). После одного из спектаклей «Орлеанской девы» он подарил ей настоящий средневековый меч, найденный у антиквара. Актриса не могла даже поднять оружие, с которым управлялась ее героиня. Меч этот и сегодня хранится в Доме-музее Ермоловой в Москве.
В 1921 году актриса оставила сцену. Через семь лет ее не стало.
Особого разговора заслуживает прощание с Марией Николаевной. Обласканная советской властью (первая народная артистка, Герой Труда), она оставалась глубоко верующим человеком. И даже ведя яростную борьбу с религией, власти не осмелились запретить ее похороны с соблюдением всех христианских обрядов.
Еще удивительней было отношение к ней церкви. Вообще, религия отрицательно относится к актерской профессии, считая, что лицедейство губит душу. Ермолову же не только отпели первые лица московской церкви, но и в речах, произнесенных ими, звучало признание ее роли именно в просветлении душ зрителей.
Что же тут удивительного: лицедейства не было ни в малейшей степени в творчестве Ермоловой.
