поэтессы
Всю свою жизнь Наталья Васильевна Крандиевская-Толстая прожила «на втором плане», в ореоле славы своего мужа, классика советской литературы Алексея Толстого. Собственная творческая судьба ее сложилась трагично: ярко дебютировав перед революцией, при жизни она выпустила лишь несколько книг, годы жизни с Толстым вообще обернулись для нее поэтической немотой, умерла Наталья Васильевна в безвестности.
И даже теперь, когда творческое наследие Крандиевской издано и по праву заняло достойное место на книжной полке рядом с ее младшими современницами Мариной Цветаевой и Анной Ахматовой, она по-прежнему остается в тени этих громких имен…
«…Николай Иванович побагровел, но сейчас же в глазах мелькнуло прежнее выражение — веселенького сумасшествия.
В начале прошлого века совсем не все мужчины любили женщин-поэтов. Некоторые их не любили, как бы это поскромнее выразиться, за то, что они смеют пописывать стихи. Это нарушало все патриархальные традиции и бонтонные установки. Про одного из таких приверженцев старины Ахматова даже сочинила такие строчки: "Он говорил о лете и о том, что быть поэтом женщине - нелепость..."
Вот ведь что говорил какой-то не слишком умный господин, даже не постыдился ляпнуть в лицо даме подобную пошлость. Возможно, это был не кто иной, как первый муж автора "Четок" - Николай Гумилев. Это мы так думаем, потому что он тоже негодовал, когда видел дам с тетрадками, - тех, кто претендовал на причастность к высокой поэзии. Исключение он делал только для Ирины Одоевцевой, да и то только потому, что она была вроде как его ученица, хотя что это означало, одному Богу ведомо.
А от Ахматовой Гумилеву были одни огорчения: едва вернется он с героических полей Абиссинии, а тут - прямо на платформе - жена с тетрадкой. "Писала?" - обреченно спрашивал поэт. "Писала, Коля", - сознавалась трепещущая жена. Ни отдохнуть тебе, ни чаю из самовара попить - молча слушай, как жена вслух стихи декламирует. Небось, совестно было перед железнодорожными служащими, что не может супругу приструнить. Но Гумилев был недаром бравый вояка - он стиснет зубы и молчит.
Если поверить молодым кокетливым строчкам, можно в ее творчестве многого не понять. И не поверить тоже нельзя: эта женщина употребила жизнь на то, чтобы вырваться из цепких объятий земного притяжения. В какой-то степени ей это удалось. Во всяком случае, могилы ее не осталось.
У Ахматовой, ее антагонистки в поэтическом смысле и в какой-то степени "конкурентки", есть строки: "Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…" Стихи Цветаевой, в отличие от ахматовских, росли не из сора. Они вообще росли не из почвы, а вопреки ей. Они были фантастическими небесными цветами.
Адресаты ее стихов зачастую их недостойны. И уж во всяком случае, их никак специально не заслуживали. Но это неважно, мужчины для Цветаевой были только "поводом", реальные земные отношения – поводом для любовных фантазий и пищей для стихов. Потом, когда стихи начинали жить своей отдельной от поэта жизнью, она их героев развенчивала и высмеивала. Тоже, как правило, незаслуженно.
Считается, что женская поэзия – почти целиком явление эмансипированного двадцатого века. Анна Ахматова, Марина Цветаева, Зинаида Гиппиус… их громкие имена заслонили от нас "и многое и многих" - и не всегда заслуженно.
Меж тем и в патриархальном девятнадцатом были свои поэтессы – Анна Бунина (родственница "того самого" Нобелевского лауреата и автора "Темных аллей), Евдокия Ростопчина… или почти забытая ныне Юлия Жадовская.
Родилась она 11 июля 1824 года; отец ее, отставной капитан-лейтенант флота, был человеком, мягко говоря, с причудами, и ярославское свое имение обустроил по собственному вкусу. Обыкновенные лестницы ему, привыкшему к морю, показались чересчур пологими – и в результате его переделок жена, уже носившая ребенка, однажды упала и расшиблась. А ребенок – девочка - родился инвалидом, без кисти одной руки.
Последний день лета, как правило, ярко солнечный, яблочный, рябиновый и уже, сквозь зелень, желтый. В 1941 году 31 августа, как и нынче, пришлось на воскресенье… В этот день в Елабуге, городке под Чистополем на Каме, покончила c собою - удавилась, как говорили местные жители, - Марина Цветаева, самый чрезвычайный поэт ХХ века.
Впервые в жизни поставила необратимую точку - она, всем иным знакам препинания предпочитавшая тире, то ли перечеркивая им доставшийся ей от роду мир, то ли, наоборот, обозначая скачок из только что прошлого в сразу же будущее… Решившись на точку, она оставила три записки, в одной из которых, сыну Муру, объясняла, что попала в тупик, в другой, с советским обращением "Дорогие товарищи!", подробно просила вообще людей позаботиться о 16-летнем сыне, в третьей, Николаю Асееву - в Чистополь, умоляла усыновить Мура, не оставлять, выучить. Ничего Асеев не исполнил, потом каялся… Страшная фраза в письме к товарищам: "Не похороните живой! Хорошенько проверьте".
Мур через несколько дней получил свидетельство о смерти матери - в графе о роде занятий умершей стояло: "Эвакуированная"… За несколько дней до самоубийства Цветаева написала заявление: "Прошу принять меня на работу в качестве судомойки в открывающуюся столовую Литфонда". Столовую открыли зимой 43-го, когда Цветаевой уже не было в живых, а Мура сперва переэвакуировали в Ташкент. Потом призвали на фронт, где он, очень крупный и очень неспортивный юноша, был смертельно ранен в июле 44-го...
