Быть каплею в пёстром содержимом громады Склифа достаточно занятно, особенно, учитывая то, что диагноз, судя по всему, не подтвердился, и от момента, когда привезли, и точно оказался заложником своей подписи – мол, даю согласие на обследования, и когда вялый медбрат привёл в палату, где один из пациентов рыдал от боли – до сегодняшней прогулки по больничному скверу прошло три дня, и завтра выпишешься.
Громада, опоясанная полосами балконов, на которые почему-то запрещено выходить, видна с аллеек угрожающе – и вместе равнодушно.
Маленькая церковь кремового цвета закрыта постоянно, да и не хочешь в неё заходить, а вот виварий, как указано на плане, разыскать интересно; а, главное – вот она плазма Москвы, рядом – живая, переулочная, выходи в тапочках, можно и сбежать домой…
Стоишь, и тупо глядишь на бегущую строку надписи: Ритуальные услуги, гробы, венки круглосуточно. Ярко-красная строка на доме, расположенном возле морга, в недрах которого в осенних сумерках зажигается синеватый, неестественный свет.
Ещё один проход по дорожке, ещё раз огибаешь клумбы, опять подходишь к скамейкам, отведённым для курения, закуриваешь, слушаешь болтовню пациентов.
Подняться в палату? Но от лежания делается тошно, а читать давно неохота, и роскошная панорама из окна – с крышами, куполами, промоинами переулков тоже надоедает, в конце концов.
- Какой белый голубь! – восхитился сосед. – Точно клочок метели.
Поворачиваешься, видишь его: действительно чудесно-бел, улетит сейчас…
Возвращаться в палату? Или нет, по неровным асфальтовым пластам дойти до жилых домов, сесть на пёстрой, пустынной детской площадке, сидеть тут полчаса, вспоминая жизнь, перебирая нюансы её, оттенки, потом…
Всё равно возвращаться…
Кафе в холле брызгает суммой огней, и тянет зайти, попить кофе, взять пирожные, но проходишь мимо, и, секунду колеблясь: по лестнице ли подняться – всё-таки девятый этаж – или ждать лифта – отдаёшь предпочтение лестнице.
На третьем этаже она раздваивается точно, - здесь делали узи, и вообще, судя по всему, это этаж процедур; и ты поднимаешься дальше, заглядывая в широкие окна, видя, как уменьшаются визуально пейзажи и точно увеличивается небо…
Длинный коридор, большие портреты научных светил – известных лишь своему кругу, а биографии тех, кто сыграл заметную роль в гастроэнтерологии, прочитал уже несколько раз…
Ни с кем из палаты не познакомился толком, и разговоры вполне случайны.
Тот, что рыдал, когда тебя привели, оказался балагуром-весельчаком, постоянно что-то рассказывающим – в основном старику, перенёсшему операцию, а по повадкам – мелкому начальнику: навещают каждый день: то жена, то сын, то коллеги…
Люди ходят с грелками, прикреплёнными на проводках, торчащих из боков, и сие поначалу казалось диким, но потом привык; они выходят с этими грелками курить, бродят по коридором, стоят у окон.
Лежи теперь; балагур снова болбочет что-то – бесконечные его истории, кажутся ему занятными, а на деле скучны, однообразны, пусты… Лежи, осмысливая жизнь, приведшую сюда, думай о том, как будешь жить, когда уволишься с постылой службы, или гляди в окно – на роскошную, многоглавую московскую панораму…
Занятно оказаться в Склифе!
