Должна в тени светиться».
В Москве возле Чистых прудов до сих пор сохранились остатки усадьбы, где росла девочка, которой было суждено стать замечательной русской поэтессой. Родилась Евдокия Сушкова - такова была ее девичья фамилия - в 1811 году. К десяти-двенадцати годам уже писала стихи. Ее то бранили, считая это неприличным занятием для девушки-дворянки, то, удивленные невесть откуда взявшимся даром, заставляли читать в домах обширной родни.
Бабушка и дед скрашивали внучке, как умели, сиротское детство. Замечали: девочка не из числа обыкновенных, легко усваивает языки, «глотает» научные талмуды. И нраву странного - без причины плачет, некстати смеется, то козой скачет на маскарадах, то сидит маленькой старушкой.
Кроме дедовой библиотеки, было у девочки еще одно сокровище - огромный заросший сад. Дрожа от вечерней сырости, не откликаясь на зов нянюшек, она пряталась в зарослях сирени и наблюдала оттуда прекрасный мир. Вот гаснет закат над Москвой, Вот кружат над Меншиковой башней галки, устраиваясь на покой. Кричат? Как жаль, что не понимает она их языка.
И вот сначала потихоньку, а потом, заполняя все пространство вокруг, заставляя ее душу заходиться в немом восторге, стелется колокольный звон. Утром, когда ни заката, ни птичьего круженья, ни звона не будет, можно вспомнить пришедшее в голову ночью и все снова пережить. Это и есть - «сочинять стихи»...
Однажды поэт Вяземский взял у маленькой Сушковой исписанный листок. Показал поэту Дельвигу. Тот удивился. Стихи появились в печати. Правда, без фамилии автора. Быть может, Дельвиг думал: случайность, озарение, пришло и ушло. Евдокия же чувствовала: «удел таинственный мне что-то предвещало...».
С Евдокией подружился, прозвав ее кратко и ласково - Додо, подросток с сумрачными глазами. Это был Лермонтов. На одном из танцевальных вечеров ее из нарядной толпы молоденьких подружек выделил своим вниманием взрослый человек. Не танцевал - беседовал с ней серьезно и обстоятельно. Этот человек - Пушкин.
Жуковский, уже при жизни классик и верный друг Пушкина, после гибели поэта подарил Евдокии не заполненную Александром Сергеевичем тетрадь для стихов. «Книгу-сироту». Сказал, что верит - ей по силам заполнить ее стихами, достойными Пушкина. Она испугалась:
Это ли не удел? Высокий, таинственный... Быть поэтом. Именно так - поэтом, а не поэтессой - будут называть Евдокию великие современники-мужчины: Гоголь, Крылов, Чаадаев. Тютчев, Щепкин, Глинка, Брюллов, Федотов, Тропинин, еще и еще из светочей русской культуры, в круг которых она войдет на равных.
Но в юности, когда она «простор мечтам звала», грезились совсем не тома изданных книг и не похвальные отзывы «великих». Мечталось, как и всем девушкам на свете, только о НЕМ. Самом прекрасном и единственном. Который, наверное, тоже разыскивает ее. И мучается. И мечтает о встрече. Так и началась поэзия Додо Сушковой - с превращения в прекрасную поэтическую строку совсем обыкновенных девичьих грез.
А потом мы услышим в ее стихах голос женщины, которую реальность заставляет очнуться от «снов любимых». И вот уже сердце тронул холодок первого разочарования. Еще не раз будут воскрешаться надежды. Еще не раз будет оплакиваться их смерть.
Взрослеет женщина. Взрослеет поэт. Взрослеют стихи. Незваный приход мудрости. Смирение перед неизбежным. И это правда: человек приходит в мир один? И горько плачет. И уходит - один. А на плач уже нету силы. «Мои мечты привыкли к думе погребальной...»
Всю свою не слишком долгую жизнь Евдокия Ростопчина писала Дневник Женщины. И за прошедшие полтора столетия ничто в нем не устарело, не исказилось, не стерлось. Он остался и останется Дневником Женщин самых разных поколений, наших прабабушек и тех, кому только предстоит явиться на этот свет, ибо, как ни различны наши судьбы, никому не дано перешагнуть за грани «вечного треугольника»: жизнь - любовь - смерть.
Странно, но Евдокия как будто «не заметила» своего превращения в Ростопчину, войдя в известное и богатое семейство. Звон свадебных колоколов ни единой строкой не отозвался в ее поэзии. Лишь через тридцать лет, вспоминая ту свадебную весну - «весну без соловья, весну без вдохновенья, весну без ландышей», спрятав себя под чужое имя, Ростопчина скажет:- «Она вошла в мужнин дом без заблуждений... но с твердою, благородною самоуверенностью, с намерением верно и свято исполнять свои обязанности,- уже не мечтая о любви, слишком невозможной, но готовая подарить мужу прямую и высокую дружбу».
Писала прозой. Ибо стихи, видимо, «о прямой и высокой дружбе» с мужем не слагались, И легкая, летящая рифма Додо продолжала прятать другого, таинственного, который прошел через ее жизнь невидимкой. Кто он? Никто не знает. Двоюродная сестра Ростопчиной вспоминала, что Евдокия перед свадьбой «за неделю до решения своей судьбы... с отчаянием говорила о своей пламенной и неизменной любви к другому».
После свадьбы началась другая жизнь. Прощай, любимый сад, уединение, заветные книги... Их сменили развлечения, танцы, театры, поклонники. Уже не до поэзии. Зачем ей вся эта кутерьма? Она ответит сама, словно извиняясь перед своей Музой, испуганной ее тщеславными и мелкими утехами:
Что, если не «самосознание жестокое» подсказало Ростопчиной: остановись! Остановись, даже если есть опасность прилюдно забиться в плаче горьком о том, что не создана к той жизни, какую принуждена вести теперь. Одиночество вдвоем - хроническая болезнь всех несчастливых семей, настигла и Ростопчиных... Что делать было дальше?
Русской глуши, безвестным до поры деревушкам литература обязана многими прекрасными страницами. «Приют спокойствия, трудов и вдохновенья» был не только у Пушкина в Михайловском. Вот так же спасались Державин, Карамзин, Тютчев, Некрасов, многие, многие другие. Покой мерно дышащей земли, пение птахи, среди сугробов зовущей весну, осенние ливни и размытые дороги - всему этому дано влиять на душу. Наверное, в зрелом возрасте это ощущается сильнее. Вот и Евдокия, когда была девочкой, скучала в деревенской глуши.
Теперь она уже другая. Познавшая истинную тоску и истинную грусть. Собралась да и уехала в воронежское село со странным названием - Анна. На просторе, в старом доме со скрипящими половицами о многом передумала Евдокия. О том, что же это такое - ее замужество? Зачем? «…Живую в душную могилу... схоронили в двадцать лет...» Надо было покончить с обидами на себя ли молодую, вздумавшую обмануть сердце, или на судьбу, сводившую ее с великими, и разведшую с единственным.
Уныние и меланхолия отступали. Она снова начала писать стихи.
Минуты отчаяния, когда она в отвращении к себе, бесталанной, рвала бумагу, сменялись сознанием, что вот оно - получается.
В селе Анна написала Евдокия Ростопчина первую книгу прозы, множество стихотворений. В 1840 году выходит поэтический сборник. Один за другим появляются романы в стихах и прозе. Их читают, как «полную историю жизни». А бурный, творческий темперамент Ростопчиной толкает ее попробовать себя в новом жанре.
И опять удача. Имя женщины-драматурга не сходит с афиш знаменитых театров - Малого и Александринки. Ни один из столичных журналов и альманахов не выходит без подборки ростопчинских стихов и прозы. Издатели буквально выхватывают рукописи из-под пера, и книги Евдокии Петровны не лежат на прилавках.
Евдокия Ростопчина помогала пробиваться и молодым талантам. Ее щедрая душа была готова оказать поддержку любому начинанию на благо русской культуры. Все средства от издания своих произведений Евдокия Петровна передавала на благотворительные цели. В отечественной словесности и культуре XIX века не найти столь яркой женской фигуры, как Ростопчина. Ни один женский голос не звучал с такой уверенной и звонкой силой....
А в том, что называется личной жизнью, казалось, все располагало к унынию и душевной усталости. Был нелюбимый муж. Крыша над головой их общего дома. Навсегда. Этого было не исправить. И была любовь. Незаконная, неблагословленная, грешная, осуждаемая, но любовь...
Отцом двух дочерей Евдокии Петровны был Андрей Карамзин, сын знаменитого писателя и историка. Что это была за страсть? И что было причиной ее печального исхода? Едва ли мы об этом когда-нибудь узнаем. Того, чем так лихо овладели мы и считаем особым достоинством - называть вещи своими именами,- нет в поэтическом дневнике Евдокии Ростопчиной.
Есть слова, ощущения, мысли, которые должны умереть вместе с человеком, не ведомые никому. «Да! женская душа должна в тени светиться», - утверждает Ростопчина. Роман окончен. Сон прерван... Законной женой Андрея Карамзина стала красавица Аврора Демидова, От тех драматических лет остались строки:
В феврале 1841 года, приехав в Петербург в отпуск, Михаил Лермонтов увидел уже не тоненькую черноглазую девочку, Додо Сушкову, а столичную знаменитость в полном расцвете своей красоты, литературной славы. Он увидел много пережившую женщину. Она тоже хорошо понимала, кто он на самом деле - офицер Мишель Лермонтов. Им было о чем поговорить, что вспомнить, на что пожаловаться и чем утешить друг друга. Они были свои. Читали друг другу стихи, а позже Михаил Юрьевич просил свою бабушку Елизавету Алексеевну прислать новый ростопчинский томик ему в Пятигорск.
Отпуск его пролетел быстро. Надо было собираться на Кавказ, и Лермонтов говорил Додо, что предчувствует свою скорую смерть. У той сжималось сердце, но она не подавала виду. Даже подтрунивала над его мнительностью. «Он вернется невредим...» Эта строчка из стихов Ростопчиной, написанных под впечатлением мрачных дум поэта, звучит как заклинание. «Я одна из последних пожала ему руку», - вспоминала она. Думала - до встречи. Оказалось - на вечную разлуку.
Тогда, уходя, у самого порога он протянул Додо альбом, куда вписал посвященное ей стихотворение.
….Сны, пусть они и обманули, мечты, если они и не сбылись…. Но единственное, что не изменяло им никогда,- поэзия, она останется. И чье-то сердце забьется в такт их рифме. Значит, все было не напрасно...
…Завершался 1858 год. Евдокии Ростопчиной уже не было в живых.
