В начале прошлого века совсем не все мужчины любили женщин-поэтов. Некоторые их не любили, как бы это поскромнее выразиться, за то, что они смеют пописывать стихи. Это нарушало все патриархальные традиции и бонтонные установки. Про одного из таких приверженцев старины Ахматова даже сочинила такие строчки: "Он говорил о лете и о том, что быть поэтом женщине - нелепость..."
Вот ведь что говорил какой-то не слишком умный господин, даже не постыдился ляпнуть в лицо даме подобную пошлость. Возможно, это был не кто иной, как первый муж автора "Четок" - Николай Гумилев. Это мы так думаем, потому что он тоже негодовал, когда видел дам с тетрадками, - тех, кто претендовал на причастность к высокой поэзии. Исключение он делал только для Ирины Одоевцевой, да и то только потому, что она была вроде как его ученица, хотя что это означало, одному Богу ведомо.
А от Ахматовой Гумилеву были одни огорчения: едва вернется он с героических полей Абиссинии, а тут - прямо на платформе - жена с тетрадкой. "Писала?" - обреченно спрашивал поэт. "Писала, Коля", - сознавалась трепещущая жена. Ни отдохнуть тебе, ни чаю из самовара попить - молча слушай, как жена вслух стихи декламирует. Небось, совестно было перед железнодорожными служащими, что не может супругу приструнить. Но Гумилев был недаром бравый вояка - он стиснет зубы и молчит.
Но это все были скорее поклонники поэзии мужской. Порицатели стиховых изгибов. А были еще хаятели, так сказать, телесных сокровенных изгибов - эти все норовили под сурдинку что-нибудь непотребное по дамской части выдать. Иван Бунин, к примеру, вообще как с цепи сорвался. Не любишь женщину - не люби, но зачем же огульно охаивать? Вот он взял и, ни капли не задумываясь, написал: "Любовное свидание с Ахматовой всегда кончается тоской. Как эту даму ни обхватывай - доска останется доской".
Во-первых, это все выдумка. Мы это утверждаем смело, потому что, по свидетельству современников, никаких таких свиданий с Ахматовой у Ивана Алексеевича не было. И ничего он там не обхватывал, как бы ему этого ни хотелось.
А во-вторых, это обобщение вообще странно и подтверждений в реальности себе не находит. Другие-то ни о чем таком не говорили. Про подбитых птиц и колдуний - сколько душе угодно. Про Федру с шалью - извольте. Даже с белой ночью сравнивали. И с собакой.
Мы просим не ужасаться такому невыгодному сравнению - это все придумал второй муж Анны Ахматовой, ассиролог Вольдемар Шилейко. Он после разрыва с автором "Белой стаи" был, судя по всему, не в себе и вот сравнил поэта с собакой. Так и сказал: мол, у меня в доме для всех бродячих собак находилось место, вот и для Анечки нашлось. Сказал гадость, в общем. Но, может, это он имел в виду богемный притон под неприличным названием "Бродячая собака", кто его разберет...
Да и потом сама Ахматова не стеснялась про него гадости говорить (еще будучи замужем за этим мастером клинописи!). Она, наверное, нарочно сочинила такие стихи: "От любви твоей загадочной, как от боли, в крик кричу. Стала желтой и припадочной, еле ноги волочу". Фу ты, черт, скажем мы с отвращением, разве можно так доводить женщину? И будем не совсем правы. Не зря русский народ говорит: двое дерутся, третий не мешай. Не будем судить, значит.
А вот еще был художественный критик Николай Пунин, третий муж. Он был тоже солидная величина. Он любил Ахматову и величал ее "морской царевной". Он как раз ни про какие "сокровенные изгибы" размышлять прилюдно не собирался - а зря, это всегда любопытно. Хотя он признавал, что Ахматова каким-то образом сделала его жизнь "второстепенной". И это нам грустно слышать.
Правда, он-то жениться не побоялся, а, например, профессор-патологоанатом Владимир Гаршин почему-то в последний момент отказался. Наверно, испугался величия автора "Реквиема". Ахматова очень на него сердилась и в гневе высказалась так: "Я еще не таких забывала, забывала, представь, навсегда". Звучит неприятно и как-то презрительно. Но тут уж что посеешь, то и пожнешь. Особенно если речь идет о женщинах-поэтах.
Но это все у нас блестящей, так сказать, чередой проходят те, кто очень любил Ахматову, а она их - когда как.
Зато вот кого обожала сама Ахматова, так это двух заграничных людей - и говорить об этом не стеснялась ни чуточки.
Первым (по времени) был композитор Артур Лурье. Он, конечно, в 1922 году эмигрировал куда-то там из Страны Советов (и правильно сделал), но это не помешало автору "Поэмы без героя" написать такие вдохновенные строки: "А во сне мне казалось, что это я пишу для Артура либретто, и отбоя от музыки нет..."
А наш композитор, оказавшись за границей, тоже много чего написал: в частности, насочинял музыки к поэме и, можно сказать, оказался одним из ее героев. (Хотя поэма и носит таинственное название "Без героя", но героев там такая прорва, что про них про всех просто сил не станет рассказывать.)
Вторым же любимым человеком был, как известно, сэр Исайя Берлин, англичанин, сотрудник посольства и философ. Он даже в поэме этой самой фигурирует как "гость из будущего", и именно к нему относятся восклицания "неужели" и "в самом деле" - по всему видать, удивительный был господин. Правда, не получилось у него дотянуть до поэтического мифа, это он сам признавал.
Если уж Гумилев был "лебедь надменный", Шилейко - "дракон с плетью", а Пунин, по свидетельству современников, - "третье матримониальное несчастье поэта", то сэр Исайя - это воплощенная катастрофа, по мнению Ахматовой, несущая ей горести и "любовную заразу". Сам сэр Исайя от подобной роли открещивался как умел и вообще ни в какой запретной любви к автору "Бега времени" признаваться не желал.
И глупо делал. Мифы - это сила. Особенно те мифы, где про любовь разных богинь. Они ведь неудачных почитателей не жалуют: если что, и собаками затравить могут (да не бродячими, а охотничьими) и во что-нибудь этакое превратить. Так что любовь небожителей - штука коварная. Уж лучше ей соответствовать, а то - как бы чего не вышло.
