Однажды Зина пекла пирог по случаю именин Татьяны Тимофеевны, соседки-«невесты» из первой комнаты налево по коридору. Услышав на кухне, как Аня безрезультатно пытается упросить Пашку уйти к себе и дать ей поучить билеты, Зина пришла на помощь подруге.
- Павлик, Ане надо уроки учить, понимаешь? Пойдём, ты поможешь мне пирожок в печку ставить, хорошо?
- Я не хочу печь пирожок, я хочу с Аней! – Спокойно, но достаточно твёрдо сказал сын.
- Ты понимаешь, если Анечка не сдаст экзамен, она очень расстроится, будет плакать, ей тогда нельзя будет дальше учиться. Пашенька, ты мешаешь Ане, пойми ты это! А если ты Аню любишь, то ты, наоборот, должен всё делать для того, чтобы ей было хорошо. Вот Аня закончит учиться, и тогда вы будете играть, сколько хочешь. Пойдём, дорогой мой, помоги мне.
- А когда мы пирог в печку поставим, она уже выучит экзамен?
- Нет, не выучит. Это долгий процесс. О, Господи, Паша, пойдём со мной! Ну что ты прямо терзаешь нас с Аней! Всё! Идём.
И тут Пашка лёг на пол, скрестил руки на животе и спокойно сказал:
- Нет, я буду тихо-тихо здесь лежать, и смотреть, как Аня учит. Я буду с ней и с радостью, и с горем. Иди, мамочка, я-то всё равно к тебе приду, а у Ани же нет никого, только я.
Зина и Аня вошли в ступор. Что ответить? Павлик лежал, ровно дышал и невозмутимо смотрел на растерявшихся взрослых женщин. Мужчина высказался.
- Хорошо, - первая пришла в себя Зина, - оставайся. Но если только Аня скажет мне, что ты её отвлекаешь, я сразу же тебя заберу. Договорились?
- Да, - ответили в один голос и Павлик, и Аня.
Пашку хватило на пять минут. Для него это был рекорд! Он перевернулся на ковре и первый вопрос после пытки долгим молчанием был:
- Аня, ты всё?
- Нет.
- А когда ты будешь всё?
- Пашка, молчи. У меня послезавтра только первый экзамен. Это ещё долго.
- И учить тоже долго?
- Да.
- А ты можешь быстро учить?
- С тобой – нет. Одна – да.
- А давай я ещё так долго помолчу, а ты быстро всё выучишь? Давай? – Перейдя с шёпота, уже в полный голос спрашивал Паша.
- Паша, - повысила голос и Аня, - ты отвлекаешь меня! Я из-за тебя сбилась с мысли…
- А как это – сбилась?
- Ну, прошу тебя, помолчи! А лучше иди к себе, поиграй пока в игрушки. Я позанимаюсь и приду к тебе.
Павлик хотел что-то ответить, но не успел: в комнату резко вошла Зина, молча подошла к нему и, взяв за руку, стала поднимать с пола. Паша, также молча, упираясь ногами изо всех сил, вырвал руку у матери и мгновенно снова оказался на полу, между столом, за которым занималась Аня, и шкафом на «золотых копытцах» (деревянные ножки шкафа были покрыты золотистого цвета тонким металлическим ободом и поэтому назывались «золотые копытца»).
Пока Зина, не так проворно, правда, как сын, наклонялась к нему, она потеряла какую-то долю секунды. За эту «долю» Пашка успел крепко ухватиться одной рукой за ножку стола, а другой – за ножку шкафа. Но Зина не растерялась: ноги-то у него были свободны! Она взяла его за ноги и волоком попыталась вытащить из комнаты. Не тут-то было! Павлик намертво вцепился в ножки мебели.
Аня, широко раскрыв глаза, не подавая ни звука, наблюдала за душераздирающей сценой. Минуту спустя, она не выдержала и, встав на коленки, попыталась разжать Пашкины пальчики и оторвать их от мебельных ножек. Если бы в этот момент кто-то зашёл в комнату, не зная в чём дело, то изумлённому (без сомнения) взору вошедшего предстало бы зрелище не для слабонервных: две молодые женщины, молча, сосредоточенно… четвертовали маленького мальчика.
Зина всё-таки забрала сына и через пару минут вернулась в комнату Ани.
- Скажи, у тебя ключ есть?
- Есть, правда, не помню где, - Аня открыла ящик стола и пошуровала в его глубинах, - вот, нашла. Тебе отдать? Или что?
- Аня, я всё понимаю, поэтому давай договоримся так: когда ты занимаешься, закрывайся на ключ. На кухню я Павлика брать не хочу, а в комнате закрывать его боюсь. Обещаю тебе, в коридоре он шуметь не будет. Если ты мне понадобишься, я уж как-нибудь достучусь до тебя. Идёт? А с Пашей я поговорю. Но и ты меня поддерживай, раз запрет, значит, запрет от обеих.
- Зинуля, ты только не ругай его очень, он же не виноват, что полюбил меня, неуча такого.
- Вот-вот, это у них с детства: пока ты глупая и неучёная, он тебя любит, как только станешь умной и образованной – всё, пойдёт искать объект для применения своего превосходства. Все они такие – их превосходительства! Но ты слушай, да не мотай на ус, а учись, Анюта, пригодится!
* * *
Ни в этот вечер, ни на следующий день Павлик к Ане не приходил. Она виделась с ним пару раз, первый, когда выходила на кухню, а он с мамой одевался гулять, и второй, когда выходила за почтой, а они возвращались из магазина.
Столько грусти и обиды было в его глазах, что Аня почувствовала себя виноватой. Она хотела что-то сказать Паше кроме обычного «здравствуй», но Зина (из женской солидарности, бесспорно) так посмотрела на Аню, что желание говорить тут же превратилось в желание промолчать.
А маленький Павлик страдал. После разговора с мамой он не ходил к Ане не потому, что всё понял, а потому, что существовал запрет на вход в комнату любимой, и нарушение этого запрета грозило ему отправкой жить к далёкой и неизвестной бабушке, такой далёкой, что Анечку он может уже и не увидит никогда больше... Вот какой серьёзный был разговор, и какое страшное наказание было уготовано несчастному влюблённому.
И ещё его мучило то, что мама несколько раз заходила к Ане, чтобы угостить её пирогом. Он слышал, как она стучалась к ней в комнату, что-то говорила и Аня открывала дверь. Гордый мальчик не стал упрашивать, чтобы она взяла его с собой, когда снова пойдёт к соседке. Он сам решил пойти и отнести Ане пирог.
Выбрав подходящий момент, когда в коридоре никого не было, Паша достал из секретной коробочки припрятанный с ужина кусочек пирога, завернул его в салфетку и вышел из комнаты. Зина была в ванной. Он подошёл к Аниной двери, остановился и о чём-то задумался. Из своей комнаты вышла Татьяна Тимофеевна и бесшумно направилась на кухню.
Мальчик стоял перед заветной дверью и не решался войти. О чём он думал? Какие мысли были сейчас в его маленьком любящем сердечке? Он теребил в руках кусок пирога, крошки сыпались сквозь разорванную салфетку на пол. Павлик сжал пальцы в кулачок и осторожно, с замиранием и трепетом, постучался. Строго и громко прозвучал вопрос из комнаты:
- Кто там?
Павлик растерялся, негромко, с надеждой в голосе, произнёс:
- Аня, открой, это я – Зина.
И наступила минута молчания. Застывшие в неудобных позах за углом между коридором и кухней Зина и Татьяна Тимофеевна, не моргая и не дыша, наблюдали за происходящим. Они боялись выдать своё присутствие Павлику, они очень не хотели вмешиваться, а очень хотели узнать, чем закончится эта драматическая сцена.
В замке повернулся ключ, открылась дверь… Большая Аня и маленький Павлик. Он смотрел на неё с таким благоговением, протягивая вконец измятый кусок пирога, что Аня еле сдерживалась, чтобы не поддаться жалости и не нарушить данное Зине слово.
- Аня, это тебе.
- Спасибо, Пашенька.
- А ты ещё учишь?
- Да.
- Аня!
- Что?
- А ты долго будешь учить?
- Да.
И вдруг Аня заметила, как задрожали губки у Павлика, он стал быстро-быстро теребить маленькую пуговичку на своей рубашке, не отводя глаз от Аниного лица. Она увидела, как эти милые, полные искренней любви, глазки начинают наполняться самыми грустными в мире слезами…
«Да что же это такое!?»- Аня почувствовала, что и у неё глаза «на мокром месте».
- Так, вот что, - она начала говорить нарочито строго и сердито, больше даже для себя, чем для малыша, - я тебе сейчас передам вот этот ключ. Ты его будешь хранить. Теперь я не буду закрываться, но учти, что никто не должен знать, что дверь у меня не на замке. Это первое. Второе, никто не должен знать, что ключ у тебя. И последнее. Как только я освобожусь, я позову тебя. Запомни, это наша тайна, самый большой секрет. А чтобы ты не скучал, иди и рисуй для меня что хочешь. Вечером, перед сном, будешь подкладывать рисунки мне под порог. Ты меня понял, Павлик?
- Да! А когда ты меня позовёшь?!
- Через четыре дня, в понедельник. Всё, теперь быстро иди, - тихо, заговорщицким голосом сказала Аня.
- Ты лучше всех, - шёпотом ответил мальчик.
* * *
- Зиночка, ты только подумай! Такой маленький и такое большое чувство! Бедный малыш! – Татьяна Тимофеевна делилась впечатлением о подсмотренном и подслушанном.
- Да-а, хотя, почему «бедный»? Вы думаете, любовь – обедняет?
- Нет, я имею в виду, что его любовь – безответная. А это так печально… Ты уж его утешь, пожалей, а то пусть ко мне приходит, я ему книжку почитаю.
- Спасибо Вам, Татьяна Тимофеевна, что-нибудь придумаем.
И «невольные» свидетели разошлись по комнатам. Уложив сына спать, Зина зашла к Ане.
- Аня, ну сил моих нет, что же ты дитё-то моё так мучаешь!? Мы с Татьяной всё слышали. У меня аж комок к горлу подступил. Как же парень до понедельника-то доживёт?!
- А ты думаешь, что не выдержит? - Анечка испуганно посмотрела на соседку. Только не понятно было, чего она так испугалась: того, что придёт или того, что не придёт.
– Я, Зинуля, сама распереживалась, чуть не заплакала, когда он так смотрел на меня… Я даже какое-то время ничего учить не могла. Представляешь?! Такой малόй, а такие чувства вызывает!
- Он не придёт. Он дождётся понедельника. Я тебе точно говорю. Я ничего ему не скажу.
- Откуда ты знаешь? Ты так думаешь? Ты уверена?
- Я чувствую, Аня. Я – мать.
Вернувшись к себе, Зина увидела Павлика крепко спящим. Она подошла, нежно поцеловала его за ушком и прошептала:
- Спокойной ночи, маленькая ты моя Зина …
До понедельника Павлик к Ане не ходил. Сын сдержал слово!
