Оба они - ОН и ОНА - полтора десятка лет назад перешагнули золотую половину своего жизненного пути, оставив позади все первородное: рождение, детство, отрочество, юность. Она - замужество, он – женитьбу, войну и свои семейные гнезда, из которых их дети разлетелись, и они остались один на один со старостью, болезнями, одиночеством. Судьба этих людей, удивительна, сплетена в тугой и неразрывный клубок, и не поведать о ней было бы непростительно.
Клавдия и Петр - уроженцы одного из дальних степных поселений Самарской губернии. Учились в сельской школе, только в разных классах. Когда мать впервые разрешила Клавушке ходить на вечерки, та и обрадовалась, и заволновалась. Девка была она приметная, бойкая, хохотушка и плясунья, но сверстников своих сторонилась, стесняясь прямых, и, как ей казалось, оценивающих взглядов бывалых ухажеров. И вдруг – озарение! В танцевальном кругу, когда она под гармошку отбивала чечетку, бросилась в глаза улыбка Петьки Голикова. Восхищенный взгляд его неотрывно следил за ладной и стройной фигуркой девушки. Он осмелился подойти лишь после того, как соседский парень тоже начал оказывать внимание Клавдии.
Дружили они, как два взрослеющих ребенка - друг без друга никуда! Петр после семилетки записался на курсы трактористов в ближайшую с их селом МТС. И Клавдия туда же повезла документы, мол, парням везде дорога, а девчата чем хуже? После окончания учебы Петру доверили трактор. И Клава тоже в бригаду определилась, для начала прицепщицей. С поля возвращается ее работяга-пахарь и непременно охапку цветов несет: «Прими, зазнобушка, дар земли и сердца любящего тебя человека».
Вся их нежная и пламенная любовь, которую еще называют первой, пришлась на самые страшные годы войны. Поначалу-то думали, что им, шестнадцатилетним, может быть, и не придется брать оружие в руки, хватит для них мирных и созидательных дел на земле, в своем селе, в родной степной глубинке. Но и в сорок третьем, когда им исполнилось по восемнадцать, проклятой войне-разлучнице не было конца. Кровопролитные бои гремели под Сталинградом, куда и попал новобранец Петр Голиков спустя всего несколько месяцев после свадьбы.
Осталась Клавдия солдаткой, каждый день ожидающей весточки от любимого. Пашет зябь, а перед собой руки Петра видит, как учил он ее трактор водить, аккуратно на загонке разворачиваться. Усталость долой, думки только о том, чем в эти минуты ее Петр занимается. Может письмецо сочиняет или в атаку идет… Старалась плохие мысли отгонять, да их любимыми с Васей песнями душу и сердце тешить.
Сердце женское, любящее - вещун. Однажды почудилось Клавдии в грохоте и реве мотора старенького ЧТЗ стонущий зов Петра. Остановилась, заглушила машину. Выскочила из кабины. Мамоньки, боженька ты мой! Аль почудилось? Снова залезла в нагретый закуток. Тронула рычаги и… : «Любовь моя, Клавдия, будешь ли помнить меня?» Все-таки она чертовски устала в этот день, вот и послышалось, что Петя настойчиво зовет ее, окликает и словно помощи просит.
А в эту самую пору воинская часть, в которой служил Петр, попала в окружение. Было это на Украинском фронте. Командование посчитало их даже не без вести пропавшими, а погибшими. Поторопились разослать по домашним адресам похоронки. Получила черную весть и Клава. Вместе с родными мужа откричала, отголосила девять дней, а потом и сорок, и полгода. Еще не сняла вдовий платок, как получает от мужа солдатский треугольник, мол, жив, здоров, снова в своем полку, воюем, гоним фашистов с родной земли.
Радости в семье Голиковых не было предела! И Клавдия, почерневшая и постаревшая от горя, на глазах у всей деревни преобразилась. Любая работа по дому, в колхозе кипела и горела в ее руках. Только бы Петя остался жив, а уж она все сделает, чтобы дом их был самым счастливым на всю округу. И будут у них с Петей дети - красивые в мать, рукодельные в отца. Ах, как хотелось ей тихого семейного счастья, уюта и покоя с любимым человеком, в окружении детворы!
Война гремела уже на западных границах. Зенитчик Голиков воевал в Венгрии. Под Будапештом его сильно контузило, были еще осколочные ранения. Врачи настаивали на том, чтобы ампутировать обе руку по локоть, но Петр, как только представил себя культяпым, наотрез отказался. «Какой из меня работник, семьянин, - доказывал Петр Иванович докторам, - если чурбаном домой вернусь? Крепко тогда понадеялся на свои внутренние силы да еще на любовь, верность дорогой супруги.
Скорее всего, эта вера и спасла его от последствий контузии и от тяжелых операций. А когда госпитальные медики подняли его, штопанного-перештопанного на ноги, узнал, что всю жизнь будут его мучить внезапные и сильные головные боли, доходящие до обмороков. И в любой момент могут отказать ноги, с которых при ранении будто бритвой срезало часть мышц. И все-таки, несмотря на такие серьезные увечья и долгое выздоравливание, Петр попросился оставить его в своем полку. Война подошла к концу, и, учитывая дефицит кадров в армии, ему разрешили дослужить при штабе положенный по возрасту срок.
Переписка, возобновившись после злополучной похоронки, снова прервалась каким-то непостижимым и таинственным образом. Клавдия сильно переживала, не зная, как объяснить долгое молчание Петра. По деревне поползли слухи, один другого нелепее, будто нашел он в госпитале себе фронтовую жену и вряд ли вернется домой, если там хорошо пригрелся. И о Клавдии недобрые языки мололи всякую чушь. Кто-то присватывался к ней в пору, когда похоронку получила, а она вроде бы срок дала тому человеку и вот теперь мечется, а муж прознал про это и отказался от нее. Поэтому и не пишет, а Клавка-то, Клавка, только вид делает, что переживает…
Причина разрыва, как потом выяснилось, оказалась самая простая - Петр боялся, что его, израненного, полуоглохшего, с плохо слушающимися руками и искалеченной ногой, Клава будет потом всю жизнь жалеть, и жить им обоим будет нестерпимо тяжело. Она еще молодая, красивая, желанная для многих парней, так зачем ей такой инвалид, к которому надо было еще приспосабливаться. Так он рассудил и решил за двоих, повернув судьбу в другое русло.
Клава без писем Петра, живя в неведении о его планах на их дальнейшую семейную жизнь, совсем измаялась. А тут соседка с разговорами, мол, сынок Василий давно засматривается на тебя. Парней в послевоенной деревне было раз-два, и обчелся. Мать начала причитать о неудавшейся смолоду жизни дочери.
И все-таки молодая женщина до последнего на что-то надеялась и верила. Должен Петр откликнуться, должен! Под впечатлением только что просмотренного фильма «Кубанские казаки», разыскала адрес, написала письмо.«Ни о чем тебя не прошу, - писала его зазнобушка, - только посмотри, Петя дорогой, кинофильм про кубанских казаков да запомни песню, но особенно такие в ней слова: «Каким ты был, таким ты и остался, но ты мне дорог и такой!». Если не ответишь, то я буду выходить замуж».
Ответа она так и не дождалась. Правда, спустя сорок с лишним лет она узнает, что Петр Голиков ее письмо с горько-решетельной исповедью не получил. И стала Клавдия женой того самого Василия Малгова, не зная как следует своего суженого и, не стараясь даже узнать, какой он для жизни, и как сложатся в дальнейшем их отношения. Выходила, не любя, как в омут кинулась. И всю жизнь прожила будто и не она, а кто-то другой.
Все было: и хорошее, и плохое, но женский и материнский долг исполняла по совести. Не в чем было ее упрекнуть ни тогда, ни тем более на старости лет. Четверых сыновей нажили они с Василием. Всех выучили, материально помогли на ноги встать. Глава семьи стал прихварывать, оттого видно и к рюмочке потянулся… Долго и тяжело он болел. А, схоронив мужа, дала Клавдия Васильевна себе слово, что после него никого у нее уже не будет.
И не знала о том, что помнит ее один человек, долго и безуспешно искавший с ней встречи после возвращений домой. Она почти забыла, вернее, заставила себя забыть, стереть из памяти те дни, когда душа ее металась, как израненная птица. Петр, когда объявился в селе, два года не женился, пытался объясниться с Клавой, на руках которой было уже трое Васиных детей, но записанные по иронии закона на фамилию Голиковых. Районный суд в послевоенные годы не разводил супругов, а только примирял. Петр на развод не подавал, и тогда Клавдия сама взялась за дело. Вот тогда, в областном суде, она с ним объяснилась решительно, казалось, навсегда оборвав нити, погасив его желание видеться с ней.
Вскоре Петр уехал в областной центр, построил там дом, в котором зазвенели голоса сыновей. И шли их жизни параллельными курсами. У каждого - свои заботы, радости, печали. Но, наверное, ангелы с небес долго дивовались на их жизни без любви и огонька, коли случилось совсем неожиданное и загадочное. Наверное, на роду им было уготована одна стежка-дорожка.
И у Петра Ивановича, как и у Клавдии Васильевны, жизнь к старости не заладилась. Заболела жена, обострились фронтовые раны у самого. Но что их стариковские болячки против такого несчастья, как гибель сына?! Какие-то подонки подкараулили его у самого дома и ударили в спину ножом. Мать не выдержала горя, вскоре умерла. Остался Петр Иванович один-одинешенек, с трудом пережив еще один удар. Кто-то поджег его дом - тут бы руки совсем опустить, в загул удариться, но закаленный войной солдат взялся за работу. И, когда укладывал венцы нового дома, думал о том, что обязательно должен разыскать свою Клаву.
Однажды, когда Василий уже не поднимался с постели, к ним позвонили. Открыла. Перед ней стоял кто-то из давних знакомых, но кто именно, сразу не признала. Зато Василий каким-то особым чутьем умирающего догадался, и когда сын, заехавший его проведать, спросил о незнакомце, тот ответил: «Это матери вашей первый муж приезжал». Ушел Петр в подавленном настроении и долго не мог сам себе простить, зачем он рванулся к Клаве да еще в такой момент, когда ей было ни до кого и ни до чего.
…Как две веточки на ветру, их клонило к земле, а, освободившись от прежних супружеских уз и обязательств, исполнив свой долг перед детьми, они все чаще и чаще стали вспоминать о том, что были когда-то друг для друга всем! Первым сделал шаг навстречу Петр Иванович и получил решительный отпор. Кое о чем Клавдии Васильевны, конечно, догадывалась, но в душе жалела Петра и побаивалась дальнейшего их сближения. Шутка ли, жизнь, можно сказать, на исходе, а тут предлагают руку и сердце, да еще и первую любовь в придачу! И кто знает, каким стал за эти годы разлуки ЕЕ Петр. Да и она сама давно уже не ТА звонкоголосая певунья, неугомонная плясунья. Укатали Сивку крутые горки, и надо ли вспоминать все то, что быльем поросло?
Он несколько раз приезжал, даже сватов засылал. О настойчивости жениха узнали соседка и деревенская подруга Варя, обе вдовые, горемычные. Вот они-то в один голос принялись уговаривать невесту. Ох, как же, оказывается, трудно решиться на такой шаг, если за плечами почти вся жизнь! Но уж если решились, то нельзя ударить в грязь лицом.
Волновались оба - и когда пришли в ЗАГС заявление подавать, и потом, расписываться. Заведующая тоже заметно волновалась, когда раскрыла перед ними журнал записей актов гражданского состояния. А за окном бушевала весна! Родные и соседи сердечно поздравили молодоженов с законным браком, заведующая, растрогавшись до слез, срезала из цветочного горшка хризантему и вручила им в знак особой признательности и уважения.
Почти полвека Петр и Клавдия прожили друг без друга. Мне посчастливилось побывать на их годовщине. Мы тесным кружком пили чай за журнальным столом, вспоминали, рассказывали каждый о своем и никак не могли наговориться. Петр Иванович в третий раз пошел на кухню ставить чайник, и пока он гремел чашками, ополаскивая для новой порции, Клавдия Васильевна тихонько шепнула мне: - «Даже стыдно признаться, но живем мы даже лучше, чем в далекой молодости. В любви, уважении, понимании. Сядем вот так же рядышком и чувствуем себя счастливыми и богатыми. Дети теперь у нас общие, мы их не делим. Петя у меня плотник отменный, ездил недавно помогать одному из Васиных сыновей. Ну и я не отказываю, когда надо с Петиными внучатами посидеть. Так вот и доживаем век на одной завалинке».
Разливая чай, супруг с лукавой усмешкой поглядывал на жену, не решаясь что-то сказать. Улыбнувшись, все-таки спросил: «Что, уже успела похвастаться, какую мы с младшим Василием баню отгрохали? А про себя рассказала, как с малышней воюешь?!»
Прощаясь, я поинтересовалась, как в молодости Петр Иванович называл свою невесту? «Любовь моя, Клавдия!» - ответил он с гордым блеском в глазах и положил натруженную руку на плечо жены.
