Да, каждая из женщин способна в один прекрасный день стать мамой, но ведь не каждая Макаренко или Ушинский. Кто нас педагогике учил? Педагогами родители наши, к сожалению, не рождаются, но даже, если бы это было и так, то не каждый в этой науке может и должен быть непременно талантом.
А ведь при воспитании детей так много надо уметь, интуитивно чувствовать, чтобы, не дай бог, не изломать, не поранить сызмальства тонкие, глубоко ранимые детские души. Это уж точно не каждому дано. Я, как и многие, одна из тех сумасшедших мам, которые безудержно, до чёртиков любят своих детей и которые по нескольку раз в день страдают и умирают из-за них. Но и теперь, сама мама, я все равно вспоминаю из своего детства…
Вспоминается время рождения моего братика. Ах, как я радовалась его появлению! Конечно, мечта каждой девчонки - старший брат. Чтобы защищал, чтобы заступался, когда это будет необходимо. Кому не хочется чувствовать опору, оставаться всегда маленькой, любимой и главной? Но с момента рождения мой младший брат стал самым любимым и самым главным.
Я вмиг стала взрослой и... безынтересной для мамы. Ничего, стерпела. Так и продолжала жить рядом с братом с «самым-самым» - умным, красивым, особенным. Но от этого я его меньше любить не стала. И это чувство к нему, младшенькому, остаётся для меня обычным, естественным и устойчивым по сей день.
Но тогда, в детстве, я словно была запрограммирована быть «хуже всех». Всем почему-то было за меня неудобно. Я всё делала «не так»: ходила «не так», улыбалась «не так» и даже смеялась я тоже «не так» - громче всех смеялась. А смеяться громче всех, оказывается, ужасно некрасиво. Ну, а раз некрасиво, то значит и стыдно. «Как можно так некрасиво смеяться? Тебя же никогда ни один мальчик не полюбит», - так, или примерно так говорили мне, а я продолжала «некрасиво» смеяться...
Ой, не хочу теперь уж и вспоминать то, что самоё меня когда-то даже и не обижало. Чего уж там обижаться, если мне самой-то за себя всегда было стыдно. Есть такое понятие - смирилась. Лучше слова применительно к той моей ситуации и не подберёшь - я именно «смирилась» и привыкла всегда и всюду саму себя стесняться. Всегда помнила, что я - хуже других. «Ах, - думала я по-маминому, - у всех дети, как дети, а я...»
Но зато все чужие мамы меня любили. Для них я была самой лучшей, самой умной и красивой. «Боже мой, ну до чего же она ласковая и милая кошечка!» - Вот что говорила тогда обо мне одна из мам моих многочисленных подружек. И, как странно бы это не казалось, мне было вполне достаточно этой чужой любви. В общем, недостаток в одном с лихвой компенсировался достоинством в другом. Наверное, именно по этой причине я особенно сильно и не страдала. Привычка - дело серьёзное. Понимала, одних любят без памяти, а других не замечают вовсе...
Были в моём детстве особо запомнившиеся случаи. И они, эти случаи, наиболее ярко выражали отчуждённое отношение ко мне моей мамы. Их я вспоминала именно тогда, когда и в раннем, и в уже более зрелом возрасте грызла меня какая-то очередная обида. А когда я вновь и вновь проигрывала тот или иной случай из моей жизни, охватывала меня безысходная тоска и невыносимая горечь. Эта самая безысходность порождала жалость к себе и, вырастая, приобретала просто ненормальные размеры. Ну, вот хотя бы такой пример...
Произошло это в первые дни Нового года. В нашей крошечной девятиметровке стояла великолепная ёлка. Горели огни, а наверху серебром переливалась огромная пятиконечная звезда. У всех было прекрасное праздничное настроение.
Как сейчас вижу, мама лежит в кровати и, прижав к себе малюсенького братика, всё целует, целует его. Кормит его грудью и всё время находит какие-то волшебные слова для сынули. Так они сюсюкаются и сюсюкаются до тех пор, пока оба не засыпают.
Помню, я стою рядом, но все про меня совсем забыли. Я брожу в полном одиночестве по нашей каморке и совсем не знаю, что мне делать и куда себя пристроить... Может, я тоже, как и мама с братиком, легла бы поспать, но ведь никто мне не предлагал. Папка мой тоже уже давно спал. В общем, спали все, и лишь я одна бестолково бродила и бродила по нашей комнатушке, как неприкаянная.
«Терпи, - говорю себе, - ведь ты уже давно взрослая». Так мне заявила мама, когда появился на свет братишка. И вправду, мне ведь уже было целых семь лет, а братику в те новогодние дни пока исполнился всего лишь годочек. Ну, конечно же, я взрослая - как никак в первом классе учусь. Что тут скажешь, - «дылда большая».
О том, что я «дылда большая», я всегда помнила и, наверное, потому приняла самое, как мне тогда показалось, взрослое решение: выключить ёлочную гирлянду и самостоятельно улечься спать. Ведь так и должны поступать большие, умные девочки. И вот помню, недолго думая, я подхожу к розетке и тяну вилку на себя...
Уж не знаю, что я сделала не так, но меня ударило током. И хоть я была «взрослая», но подобный болевой шок испытала впервые. И палец резала, и коленки о булыжник царапала, но получить удар током! От неожиданности я словно осатанела. Всё перемешалось в моём сознании - непонимание, боль, страх и обычная детская жалость к себе.
Да и как тут было не испугаться, если я сразу сообразила, что могла ведь и умереть?! И разрастались мысли, как снежный ком: я уже воображаю последствия электрического удара - вижу себя лежащей, словно «мертвая царевна» в хрустальном гробу, совсем-совсем недвижимой и бездыханной. Вижу, как мама рыдает в голос и ругает себя за то, что оставила без внимания свою единственную доченьку. И вот так плачет она, убивается и, конечно же, вспоминает, что дочь у неё совсем даже и не плохая, что очень даже она хорошая, такая красивая и такая умная. И смех у неё вовсе не был таким уж дурацким, а даже, наоборот, весёлым и мелодичным, будто звоночек. Рыдая, она будет говорить обо мне именно так, как обо мне всегда говорили все мамы моих подружек. Вот так примерно, сразу же после шока, я размышляла. «Да, у мамы теперь есть маленький сыночек, а про дочку она, наверное, просто на время забыла. Бросила... Променяла...».
Но, странное дело, от этих моих фантазий мне уже и самой стало очень жалко мою бедную мамочку. «Ой, - с ужасом думала я, - она, бедняжка, наверное, очень будет страдать за свою погибшую доченьку...»
От всех этих сумбурных мыслей мой плач нарастал и приобретал всё большую высоту и мощь. Слёзы лились из глаз прямо-таки водопадом. Казалось, я уже могла ими залить всю нашу тесную каморку. А жалость к себе всё прибывала, она росла и росла наподобие снежного кома, который мы с друзьями каждую зиму катали в нашем дворе. Я уже даже замёрзла от своего столь затяжного плача.
Ну, а сколько можно рыдать? Когда твоё рыдание, кроме тебя, самой никому не интересно, тогда и твой интерес к собственным слезам быстро затухает. Я сейчас уже точно и не скажу, каким образом и куда я свалилась вместе со своими слезами, лишь отчётливо помню, где именно обнаружили меня много позже. Оказывается, когда я вдоволь накричалась и иссякла от собственного горя и боли, то прилегла подле своего братика, так и не раздевшись.
За это я потом в дополнение к электрическому шоку получила хорошую взбучку от своих родителей. «Рядом с маленькими большим дылдам нельзя спать, ибо у них много всяких вирусов и прочих опасностей для младенцев!» - внушала мне мама, отчитывая за необдуманный поступок.
Но что ж тут поделаешь, если, наоравшись до слёз и икоты, можно так быстро уснуть?! А уж когда часто и горько всхлипываешь, тогда просто мгновенно это выходит, что со мной тогда и случилось.
...Наверняка были и другие горькие случаи в моей детской «взрослой» жизни, но этот эпизод стал впоследствии особым показателем моей «никомуненужности». Наверное, это все мне так запомнилось, потому что случилось в новогодний праздник, ведь в праздники, а в новогодний особенно, ты всегда ждёшь исключительного отношения к себе со стороны близких. И, господи! - так хочется, чтобы тебя нежно прижали к сердцу, непременно что-то доброе и хорошее сказали, как бы выдавая аванс на доброту, на любовь, на счастье...
А чем же ещё запомнится тот или иной праздник? Только возвышенностью чувств. Видно, этого я всегда и ждала от своей мамы - хотя бы в праздничные дни…
