Ее сотворил не столько со своей женой Анисьей спившийся полицейский пристав Илья Истомин, сколько знаменитый балетмейстер Шарль Дидло по прозвищу "Крепостник", стоявший у истоков русского балета.
Дидло гонялся за танцовщицей
Взяв в Петербургское балетное училище 6-летнюю Дуню вместе c подобными ей девочками, Дидло принялся с помощью суровой дисциплины, а главным образом своей знаменитой длинной палки, делать то, что в советское время назовут "перековкой" - превращением податливой человеческой глины в тело артиста.
Дидло считал себя земным богом, новым Пигмалионом, ибо, по его мнению, не важно, в конечном счете, что это за ребенок, что это за человеческая глина. Гораздо важнее сам учитель. Мастерство балетного танцовщика, считал он, зависит не от природных способностей, а от школы, искусства преподавателя, и если ему во имя достижения цели потребно сломать ученику ногу, то он ее и должен ломать.
Самые талантливые его ученики ходили "украшенные" синяками. Не оставлял Дидло вниманием актеров и во время спектаклей. Нередко бывало, что зал рукоплескал, вызывал приму, а за кулисами ее своей палкой валтузил разгневанный Дидло, который заметил во время исполнения какую-то ошибку. Как вспоминал П.А. Каратыгин, "часто Дидло за кулисами гонялся за танцовщицей, которая из предосторожности убегала со сцены в противоположную сторону и пряталась от него. Взбешенного Дидло отливали водой".
Истомина оказалась наделенной здоровьем, терпением и талантом, чтобы в числе других таких же, как она, балерин стать звездой балета Дидло и воплощать в жизнь его реформу во многих спектаклях мастера. Ведь Дидло, приехавший в Россию из Парижа в 1801 году, привез с собой нечто необыкновенное для русского зрителя - новый балет. С удивлением и восторгом глядели русские зрители за тем, как преобразился на сцене прежде скучный, церемонный танец, унаследованный из XVIII века. Теперь это были не просто танцевальные номера, а подлинно поэтические, музыкальные, пластические спектакли, в которых танец сочетался с мимическим искусством. Вдруг разом исчезли привычные для тогдашнего балета парики, фижмы, шиньоны, башмаки с пряжками, а появились трико - творение французского мастера Трико, - туника, пачки, а главное - балетный исторический костюм.
Секрет ее бессмертия
Истомина сверкала в новых балетах Дидло наряду с Новицкой, Никитиной и другими талантливыми балеринами, ныне канувшими в безвестность: ведь от той эпохи почти ничего не осталось. Авдотье же Истоминой повезло - прикосновение пера Пушкина сделало ее золотой статуэткой, и теперь она вечно "летит как пух от уст Эола", в то время как другие, не менее блестящие ее товарки, в нашей памяти никуда уже не "летят". Обессмертившие ее стихи из "Евгения Онегина" (о том, как она "быстрой ножкой ножку бьет") стали почти сразу же выдающейся банальностью. В 1829 году отец поэта писал из Михайловского дочери Ольге о горничной соседей, "толстой коротышке", которая знает наизусть стихи Пушкина, "жестикулируя при этом самым комическим образом... Она произносит отрывки из "Онегина", где он говорит об Истоминой и бьет ногой об ногу, но нога в пол-аршина в длину и столько же в ширину".
Ныне Истоминой в патриотической историографии приписывают изобретение знаменитых полетов и то, что она якобы первая встала на пуанты. Скажем прямо - без Дидло, бившего ее палкой, она никуда бы не полетела. И вообще по поводу полетов ("элевации") отметим, что Дидло использовал для длинных, как бы "зависших", прыжков хитрый уклон сцены в сторону зала, позволявший усилить эффект прыжка, и, кроме того, он с помощью машинистов сцены - искусных мастеров - устраивал вполне реальные полеты актеров на невидимом в полутьме тросе. Актер Каратыгин вспоминал, как однажды он, прицепленный за крюк, вшитый в особый корсет, в костюме Меркурия с крылышками во время такого "полета" застрял над сценой и висел, слушая бешеную ругань Дидло (снизу) с машинистом Тибо (на колосниках).
А о вставании на носки скажем, отстаивая приоритет родины слонов, что задолго до Дидло, Трико и Тибо русские крестьяне пели такую потешку:
Сладкий мир закулисья
И все же Истомина чем-то выделялась из круга балерин. В годы юности Пушкина (а они - почти ровесники) она приковывала к себе взоры мужчин неизменно больше других красавиц сцены. Брюнетка с выразительными, как писали в позапрошлом веке, "подернутыми негой", черными глазами, она была талантлива, кокетлива, шаловлива и, что важно, благодаря "пленительной округлости форм" была необыкновенно сексуальна. Это приводило зрителей в неистовство. Впрочем, ее полеты мужчинам нравились тоже! Особенно удавались Истоминой партии проказниц (она, по мнению тогдашней прессы, была "отличная балетная актриса для ролей резвых и хитрых девиц"), а также томных восточных красавиц.
В те времена зал и закулисье театров жили общей жизнью, были тесно связаны нитями личных, дружеских, любовных отношений. Там, за кулисами, разворачивался мир прекрасных, талантливых, веселых, полуобнаженных женщин, нуждавшихся в щедром покровительстве. Для мужской части петербургского света, затянутой в придворные, полковые и чиновничьи мундиры и изнывавшей на скучных придворных церемониях и утомительных парадах, чинных балах, этот мир театрального закулисья казался нескончаемым карнавалом, праздником свободы, был пропитан духом гедонизма, соперничества, наслаждений, ухаживаний, приятных встреч, приключений и, конечно, изящной (не дешевого пошиба борделей) эротики. Как писал уже Пушкин, изображая себя юного: "Перед началом оперы, трагедии, балета молодой человек гуляет по всем десяти рядам кресел, ходит по всем ногам, разговаривает со всеми знакомыми и незнакомыми. "Откуда ты?" - "От Сем(еновой), от Сосн(ицкой), от Ко(лосовой)". - "Как ты счастлив!" "Сегодня она поет - она играет, она танцует - похлопаем ей - вызовем ее! Она так мила! У нее такие глаза! Такая ножка! Такой талант!"" И далее 21-летний поэт как бы оправдывается: "Не хочу здесь обвинять пылкую, ветреную молодость, знаю, что она требует снисходительности".
Да что молодость! Плох был тот генерал, если у него на содержании не было актрисы. В 1818 году молодой, полный африканской страсти Пушкин, как яркая звезда влетевший в русскую литературу и театр (Дидло поставил по его "Руслану и Людмиле" и "Кавказскому пленнику" балеты с Истоминой в главной роли Черкешенки), безуспешно волочился за Истоминой, рисовал на полях черновиков женские ножки и язвил своего счастливого соперника (А.Ф. Орлова) жестокой эпиграммой-сплетней.
Власти снисходительно смотрели на эту закулисную свободу, этот карнавал жизни, допуская (на собственном жизненном опыте) необходимость для служилых людей такой отдушины, и даже отчасти этому покровительствовали (умолчим об увлечении актрисами некоторых членов царской фамилии). Из пыльных и тесных уборных актрисы и господа перебирались на "чердак" к князю А. Шаховскому - крупному театральному чиновнику, собиравшему на своих вечерах на последнем этаже дома, соседнего с театром, весь цвет полусвета. Там пили шампанское, читали стихи, пели, играли в шарады - словом, веселились вокруг стола, за которым распоряжалась сожительница хозяина, актриса Ежова.
Истомина - талантливая, музыкальная (она прекрасно пела) - была всегда в центре внимания. Нельзя сказать, что она играла роль гетеры или гейши (Дуня была почти неграмотна), но все же тяготела к поэтам и аристократам. Первых восторженно слушала, а со вторыми сожительствовала. Однако с присущим ей извечным кокетством и непостоянством Истомина приносила своим обожателям из высшего света и радость, и несчастье.
Кому умереть на дуэли, а кому от холеры
В ноябре 1817 года Петербург был потрясен т.н. "дуэлью четверых". Дуэль произошла из-за Истоминой, которая до этого два года жила на квартире кавалергарда графа В. Шереметева, а потом вдруг переехала на некоторое время к камер-юнкеру Завадовскому. Взбешенный изменой возлюбленной, Шереметев вызвал Завадовского на поединок, а известный дуэлянт (впоследствии декабрист) А. Якубович бросил вызов приятелю Завадовского - А.С. Грибоедову, обвинив того (кстати, не без оснований) в сводничестве. Первая часть дуэли (Шереметев - Завадовский) закончилась смертельным ранением Шереметева; позже, уже на Кавказе, Якубович ранил Грибоедова в руку.
Современники не увидели после кровавой дуэли особых перемен в характере Дуни: она была по-прежнему кокетлива и игрива. Но короток век балерины тех времен. Дидло, рассорившись с театральным начальством, ушел в отставку, а с ним кончился триумф и Истоминой. У нее было все меньше заглавных ролей, она толстела и выступала все хуже - да так, что ей понизили жалование. Истомина все чаще избирала для себя амплуа мимической актрисы, но прежнего восторга зала уже не вызывала. Под конец ей даже не устроили балетного бенефиса: она уже не могла летать над сценой и, не мудрствуя лукаво, сплясала перед зрителями русскую. В 1836 году указом Николая I ее уволили из театра.
"Я видела Истомину, - писала Авдотья Панаева, - уже тяжеловесной, растолстевшей, пожилой женщиной..." Ей было всего 37 лет. После отставки Истомина дважды побывала замужем за малоизвестными актерами и в 1848 году умерла от холеры.
