Контора – утлый закуток мира. Подняв глаза от бумаг, мелкий служащий с тревожным взглядом, острым птичьим носом и чёрными волосами видит часть улочки – узкой, витой…
В бумагах – юридические пункты, торжество мёртвых слов, а человек знает, что слова живые – они переливаются грядущими персонажами и ждут новых сюжетов. Из бумаг корчит рожи параграф, подрагивая тонкими рожками, и человеку хочется зачеркнуть его, чтобы начать писать про…
День мерно движется к сумеркам.
Человек выходит из дверей конторы, и улица встречает его своими перевивами. Это красивая улица – и сколь ни ходи по ней, она никогда не надоедает. Тут дома имеют индивидуальность – как лица, и тот, трёхэтажный насуплен, а этот – с пышным входом – торжественен.
Человек идёт не спеша, любуясь нюансами улицы, потом сворачивает в переулок, где тени больше, чем света.
Воздушный шарик, упущенный ребёнком, мерцает в воздухе синевой, поднимается выше, даже выше многочисленных шпилей города, исчезает из вида.
Свернуть ли? Пройтись ещё? Или пойти домой, где ждут бумаги, а ждут – это будто жгут…
- Франц, - окликает его молодая женщина.
Вздрогнув, он оборачивается, не ожидая ничего хорошего. Женщина незнакома, откуда ж она знает его имя?
- Франц, - она подходит ближе, - ты должен непременно пойти со мной. Или…
- Что или? - интересуется Кафка, зная, что идти с ней необходимо, что этого не избежать…
- Мы не знаем, просто не знаем, что делать.
- А что случилось?
Они сворачивают в переулок, спускаются по темной лестнице, проходят ещё половину квартала.
- Сюда, - говорит женщина.
Подъезд довольно мрачен, и надо подниматься на второй этаж.
Женщина открывает дверь своим ключом, и сразу становится ясно, что в квартире нехорошо, нехорошо.
В гостиной в кресле сидит дама в возрасте, она плачет, прижимая платок к глазам.
Пожилой, дородный мужчина меряет шагами гостиную, заламывая руки, причитая: «Что же делать? Что? Что? Как это вообще возможно?»
- Может быть, кто-то умер? – думает Кафка.
- Вот, - говорит молодая женщина, и тут только Кафка замечает, что она держала его за руку всё время их пути. - Вот, я привела его.
Женщина встаёт с кресла; вместе с мужчиной – мать и отец – понимает Кафка, они подходят к нему.
- Помогите, - просят они. – Мы не понимаем, как это могло произойти, и не знаем, что теперь делать.
Из соседней комнаты доносится кропотливое шуршанье довольно крупных лап.
- Кто там? – спрашивает Франц.
- Наш сын, - отвечают мать и отец одновременно. – Только он больше не наш сын. Он стал насекомым.
Кафка вспоминает мгновенно, что нечто подобное он видел во сне, вспоминает резко, будто видит раскол молнии, и идёт к двери соседней комнаты.
- Осторожно, - предупреждает отец. – Он очень неприятный.
Кафка открывает дверь, входит. Никого не видно.
Комната аккуратна, хотя и достаточно убога, но Кафка привык к убогому жилью.
- Где ты? - спрашивает он.
Шорох, шуршанье.
- Ну, не бойся, - говорит Франц ласково. – Выходи.
Шуршанье, доносящееся из-под кровати, усиливается, и медленно из полутьмы выбирается крупное существо – явно насекомое, неопределённого вида. Оно замирает посреди комнаты, шевеля усами. Глаза его – вполне человеческие глаза - невыносимо грустны.
- У нас похожие глаза, - неожиданно говорит Кафка.
- Да, - отвечает существо.
- Так ты можешь говорить?
- Могу. Но они не слышат меня.
Существо вздыхает.
- За что ты меня так? – спрашивает оно, глядя на Кафку его же собственными глазами.
- Ах, я… - Кафка не знает, что ответить, ему хочется оправдаться, хотя он чувствует, что оправдываться ему не в чем.
- Я хотел показать им, что тех, кто нам дорог, надо любить в любом обличье. Хотел показать на твоём примере. Вот…
- Они не будут меня любить, - грустно отвечает существо. – И никогда не услышат. Они, вероятней всего, будут швыряться в меня яблоками, одно застрянет в моём хитиновом панцире, начнёт гнить, и я умру…
- Нет, сестра будет любить тебя, - замечает Кафка.
- Может быть, - отвечает существо задумчиво. – И, тем не менее, досадно быть примером. Тем более из твоего кошмара.
Существо вздыхает.
Кафка молчит.
Сумеречный свет сеется в окно.
Кафка выходит в гостиную.
- Ну, ну? - кидаются к нему мать и отец, а сестра стоит у стола, как будто ничего не ожидая. – Что же нам делать?
- Любить его таким, каков есть, - отвечает Кафка уверенно.
- Я же говорила вам, - произносит сестра.
- И всё? Так просто? – недоумевают родители.
- Конечно, - отвечает Кафка.
- Ах, да, да, конечно, - говорит мать. – Он же был моим мальчиком. Моим маленьким. Ну, подумаешь – теперь он выглядит несколько иначе. Спасибо, спасибо вам, Франц.
Отец жмёт ему руку.
Кафка выходит на лестницу, тёмную лестницу, спускается и выбредает в город.
Следуя извивам очередной улицы, он думает, что ничего уже не изменить. Однако, подняв голову, он замечает светящийся воздушный шарик, мерно плывущий в вышине.
- Может, - думает Франц, - не всё ещё потеряно…
Кафка идёт по проулку, достаточно тёмному и неприятному. День.
Напряжение ощущается в воздухе переулка, кажется, нечто должно произойти, но что?
Люди, попадающиеся навстречу, бледны, и дела, по которым спешат они, вероятно, печальны.
Человек – чем-то неуловимо похожий на самого Кафку, вдруг останавливается возле него, говорит:
- Ах, вы не представляете, что это такое…
- Что именно? – переспрашивает Кафка.
- Ну, этот процесс, в который меня втянули, или я сам попал, уж не знаю…
- Вы думаете, вам станет легче, если поговорить?..
- Да нет, не легче, какое уж тут легче! – восклицает человек эмоционально. – Но поговорить хотелось бы.
- Тогда зайдём в кафе? – предлагает Кафка.
- Только, - добавляет он, - я ничего не пью.
- А и не надо, - соглашается человек.
И они спускаются в темноватое помещеньице кафе, где многие столики заняты, но находят свободный в углу, садятся.
У подошедшей официантки человек спрашивает кружку пива, а Кафка – стакан молока, добавляя виновато: «Если есть, конечно». Оказывается и молоко, и официантка приносит на подносе две емкости разного цвета.
- Итак, - спрашивает Кафка, отхлёбывая молоко, - у вас идёт процесс, как я понял.
- Если бы, - восклицает молодой человек, припадая к кружке. – То есть он идёт, конечно, идёт, но не в том смысле…
Молодой человек делает ещё несколько глотков, так будто пиво успокаивает его...
- Это какой-то сумасшедший процесс, и вместе реальный - реальней реальности, и с ним нельзя не считаться. Поверьте мне - я обычный человек, служащий банка, я не совершал ничего противозаконного, дурного, страшного. Жил всегда самой обычной, непримечательной жизнью. Надеялся, конечно, на что-то, мечтал. И вот...
Он снова отхлебнул пива.
- Они пришли ко мне утром, - продолжал он, - матёрые такие, не то судейские, не то их слуги. Они объявили мне, что процесс начат, что о дальнейшем меня информируют, и что я могу пока жить, как жил раньше.
Молодой человек замолчал, глядя не на собеседника, а на стену, так, будто из неё должен был появиться кто-то.
- И? - спросил Кафка.
- И дальше я сам не знаю, что... Меня никто ни в чём не обвиняет. Я был на заседании суда - причём представьте, суд - он будто везде, эта зала, например, располагалась в обычном, огромном, многоквартирном доме...
- Кажется, я знаю этот дом, - тихо сказал Кафка.
- Я, как увидел вас, так и подумал, что вы можете быть в курсе происходящего, сколь бы чудовищно оно ни было... Но... мне бы что-то понять... Хотя бы зачем я выскользнул из ваших фантазий.
- Ах, друг мой, - воскликнул Кафка, - ведь у тебя даже нет фамилии!
- Почему? - удивился молодой человек. - Она есть, просто обозначается одной буквой - К. До этого процесса мне было вполне комфортно с нею.
- Вот именно, - сказал Кафка. - Буква эта и есть первая буква моей фамилии. И зовут нас одинаково.
- Значит этот процесс - над вами.
- Конечно, - ответил Кафка, допивая своё молоко. - Надо всеми. Он незрим, но реален. Просто есть люди, способные видеть его.
- Значит, - спросил молодой человек, - ничего страшного?
- Не страшнее жизни, - отвечал Кафка. - Которая впрочем, сама достаточно страшна, но это он добавил уже вполголоса, чтобы не пугать молодого человека.
Они вышли из кафе, и пошли по улице, растворяющейся в перспективе, пошли не спеша, и если бы кто-то наблюдал за ними, то мог бы увидеть, что молодой человек медленно растаял в воздухе, становясь Кафкой, вмещаясь в него.
А Кафка, немного попетляв по улицам, вышел к городской окраине, и нашёл высокий, многоквартирный дом. Телега, гружённая бочками, въезжала в ворота. Из окон выглядывали люди - иные были в пиджаках, другие в рубашках. Кафка вошёл в один из подъездов, и двинулся по лестнице наугад. Стукнув в одну из дверей, он услышал - Войдите, - и вошёл. Однако, за дверью не обнаружил необходимого - обычная маленькая комнатка, мать качала младенца, а мужчина курил у окна.
Кафка извинился, и отправился дальше. На лестнице к нему обратился некто с размытым лицом:
- Я столяр Ланц, - молвил он. - Я провожу вас.
- Хорошо, - ответил Кафка. - Спасибо.
Они пошли.
Нужная комната нашлась быстро, и столяр Ланц исчез, а Кафка, обойдя стиравшую, никак на него не отреагировавшую женщину, вошёл в залу за комнатой, в залу, заполненную людьми, в залу, неожиданно большую для такого дома с такими комнатками. Галереи были полны, а люди в центре залы сидели за высоким столом.
- Я, Франц Кафка, - сказал Кафка возможно громче - выдумал этот процесс, и буду ныне отвечать за Йозефа К., которого прошу оставить в покое.
Установилась тишина. Один из трёх, сидевших за столом, посмотрел на него удивлённо.
- Вы? Но вы не можете ни отменить процесс, ни придумать его.
- И, тем не менее, вас не существует, - утверждал Кафка.
- С кем же вы тогда говорите? - поинтересовался второй.
- С самим собой, - отвечал Кафка уверенно.
Раздался смех. Смех - как будто клёкот крыл тяжёлых траурных птиц.
Кафка оторвал голову от бумаг, и оглядел свою - утлую, как в том доме комнатёнку. Тесно исписанные страницы лежали перед ним - молча, как и подобает страницам.
Он вздохнул, посмотрел в окно, и произнёс вслух: «Действительно, процесс не отменить».
Кафка бредёт по зыбкому, темноватому, неприятному лабиринту; тут всё пружинит - стены, пол, делая шаг неверным, суля кошмары, не оставляя сомнений... Вдруг лабиринт кончается.
Жёлтый песок острова ярко блестит. Группа из трёх человек стоит возле углубления в песке - впрочем, над ним видны части непонятной машины. Кафка - хотя в городской обуви ступать неудобно - подходит к этим людям. Они не замечают его.
- Итак, - возглашает один из них, - машина пишет прямо на теле преступника, пишет постепенно, углубляя раны, пишет всего одну фразу - в которой выражена суть преступления, но фраза зашифрована так изощрённо сложно, так виртуозно, что надписи покрывают всё тело преступника, постепенно пронзая его глубже и глубже...
- Нет, - кричит Кафка. - Никто никогда не стал бы изобретать столь мучительную казнь.
Люди не оборачиваются на его крик. Но повествовавший замолкает.
- Значит, нет, - говорит он задумчиво. - Что ж, нет, так нет.
Он начинает раздеваться, потом спускается и сам укладывается под острия и шипы машины, и...
Кафка просыпается. Бледный - с глазами ещё более тревожными, чем до сна, он глядит на стену, по которой скользит тень.
- Что ты хотел доказать этим рассказом? - слышен голос - тихий, будто спрашивает тень.
- Что жестокостью мир не изменишь, - отвечает Кафка тоже тихо, будто самому себе...
Кафка выходит за пределы города; обернувшись, он видит шпили, черепицу, всю необыкновенную красоту, данную цельно, как жизнь.
Он идёт в парк; парк тенист, зелен. Слышен вороний грай – точно круглые шарики падают на землю. Кафка оборачивается тревожно, будто испугавшись, что один из шариков может ушибить его.
Кафка проходит парк насквозь, минует синевато-серый пруд, и вдруг останавливается, поражённый.
Перед ним, уходя вершинами в небо, громоздится слоистый замок. Массивное нагроможденье строений точно подпирает его. И Кафка идёт, идёт, сам не зная, что ждёт его; он вступает в деревню; домики её заурядны, а замок отсюда кажется ещё более недоступным, величественным.
Ребятишки носятся по улице, поднимая пыль.
Некто в партикулярным платье, носатый обгоняет Кафку, другой – очень похожий – идёт ему навстречу. Всё реально – и вместе призрачно. Кафка озирается в поисках трактира, наконец, заходит в первый дом, и видит – тут и помещается трактир. Сев к окну, Кафка спрашивает у подошедшей девушки молока, она прыскает, говорит: «Кто ж ходит в трактир пить молоко?»
Кафка глядит на неё виновато, и заказывает кружку пива.
Когда она приносит, он спрашивает – тихо, но чётко: Я гулял. Не подскажете, куда я забрёл.
- Вы на территории замка, - отвечает девушка.
- Замка? – недоумевает Кафка. – А как он называется?
- А зачем замку название? – теперь уже недоумевает девушка. – Замок – он и есть замок.
- Но… можно понять, кто в нём живёт? Чем занят? Можно войти туда?
- Что вы! – возмущается девушка, и двое соседей, услышав вопрос Кафки, оборачиваются возмущённо. – Никто никогда не может войти в замок. Кто там живёт? О! существованье этих людей не доступно нашему пониманью. Чем они заняты? Даже поседев, мы не поймём этого! А вы захотели – войти…
Кафка расплачивается, сидит за кружкой, не делая ни глотка, смотрит в окно.
Силуэты и контуры замка величественны, монументальны.
Кафка понимает, что сколько бы он ни прожил, сколько бы не исходил переулков, сколько бы ни повстречал собственных персонажей – ему никогда-никогда не войти в замок.
