Балтин
Багрово блещущие словесные блики Багрицкого; осень, царствующая в «Суворове», хотя в монументально-лепном стихотворение стоит зима: но осень – метафизического свойства – уже узнана гением ратного искусства – и его метаморфоза: от скучающего, подъедаемого болезнями старика до Суворова «учебников и книжек» - настолько акт жизни, что стихотворение как будто растворяется в густой плазме оной.
Багрицкий ярок и мужествен – и в покрое языка, и в образном построение произведений.
Какова благородная ярость (и яркость) контрабандистов – этих нарушителей скучного, законопослушного, обывательского устава!
Они уходят – одарив великолепными драгоценностями духа; они уходят – актёры старой формации, чьё мастерство вибрировало и блистало, меняя души к лучшему, чьи роли складывались в каталоги образцов, эталонные варианты игры, переходящей в жизнь…
Вот и Сергея Юрского черёд подошёл…
Что выбрать из обширной галереи работ, если каждая огранена, как алмаз, если любой характер человеческий блистает суммою граней; если творческий вектор мастера был – согревать сердца людей, открывая им новые тайны человека?
Учитывая значение, которое имеет еда в роли, исполняемой человеком в жизни, представить литературное произведение, где она не упоминалась – сложно, практически невозможно.
Другое дело – как…
Если у Толстого описания будут детальны, и в разнообразие своём входят в соответствие с жизнью света, то у Достоевского – скорее пунктир; будто – мельком, только чтобы насытиться, не рассусоливая.
- Ой, с нами лежала женщина – ей сто лет! Буквально, представляешь, сынок? И она не просто в разуме, а то стихи начнёт читать, то про политику заговорит… Только слышит плохо.
- Ну вот, ма, видишь. Ты в сравненье с такой девочка.
- А другая – из Нальчика, весёлая, радушная, всё звала к себе в гости: мол, дом у меня там просторный, приезжайте. Я смеюсь – да я уже не подъёмная.
