Но вернемся к моему несчастью. Итак, звоню я туда, в эту «скорую», звоню не за тем, чтобы приехали, – это вообще что-то из области фантастики. Звоню им, чтобы просто сказать, мол, снизойди до меня, «наша нескорая скорая», посоветуй женщине одинокой и несчастной, что же делать ей с этим клещом проклятущим? Но «скорая» своих традиций не меняет и так просто позиций не сдаёт:- «Попробуй-ка, возьми нас! Мы ж – Очаков, если не покруче. Ишь, раскатала губёшки, бабёнка! А ты помайся, помайся у телефончика, милая, да диск покрути до заскорузлости пальца. Что, кишка тонка? Ну, то-то же! Слышишь, как мы тебе стандартно и с гнусавостью - подождите… подождите… подождите… Похоже это на монотонный вой вьюги? Ты нам посреди лета названиваешь, а мы тебе в ответ вьюгой воем».
Вобщем, крутила я телефонный диск, крутила, и, наконец, трубку взяла какая-то «рязанская мадонна». Если бы не этот мой животный страх перед энцефалитом, то, слушая её рязанский говорочек, я бы точно надорвалась от смеха. Он, говорок этот, наконец-то, вякнул мне нечто человеческое: «Мы заняты… Заняты. Ждите». И из трубки полились чарующие звуки «Полонеза Огинского». Под него можно было потанцевать минут 30, не меньше. Ух, какой прогресс! Гляди ж ты: и «скорая» научилась на момент своей сверхзанятости подключать к своей работе музыкальных классиков. Я поняла, поняла! Это явно для того, чтобы тебя, умирающего, отвлечь от собственных горестей. Мол, ты танцуй, дорогая, танцуй, мы ведь, самые «скорые», всё равно все до единого пока заняты. И вот ты танцуешь и одновременно греешься мыслью, что, может быть, и они в эту ответственную минуту тоже с тобой оттанцовывают по ту сторону провода. А как же? Они ж тоже люди. А раз так, то вконец измотанные врачи этим самым танцем, укрепляют свою, издёрганную нами же, больными, нервную систему.
Кем нами? Ну, как же!? Теми самыми сумасшедшими полуночными больными. Ишь, придумали, когда болеть! Но вот – свершилось: в трубке что-то щёлкнуло, и прорезался в ней, наконец, долгожданный рязанский говорок. Глотая окончания слов, он устало объяснил: «Ну, женщина, вы прям какая-т непонятливая. Ну и что же? Подумаешь – клещ. Господи, да вас с этимь клещамь, знаить, скольк теперь? Так что, ложись и спи. А завтра придёшь утром к своему врачу!» И трубку – хлоп! – и бросила. Вот тебе и на - конец разговора.
Тогда я себя начала долго и нудно успокаивать: «А что, может быть, так оно и лучше будет… завтра… завтра… Может, мне и впрямь уснуть, как советует эта «помощь»?» Ага! Уснёшь тут, как же! Попробуйте уснуть с клещом подмышкой! Был бы он, какой-никакой кавалер, да была б у меня двухспалка, а то ведь и кровать моя рассчитана только на меня одну. И что ж это ко мне, кроме клеща этого, никто больше не прицепился?! Нет бы, мужичок, хоть какой завалящий, подмышку залез. Пусть бы уж он сосал мою кровушку, да лишь бы дело своё делал. Тогда бы и в «скорую» звонить не надо было?
Эх, сказать бы клещу этому: «Кыш, пернатый!» Но разве ж он улетит, разве ж оставит мою скромную персону? И смех, и грех, ей-богу! Однако на тот момент мне было точно не до смеха. И вот я уже раз в четвёртый или пятый раз звоню в эту неотложку, и снова берёт трубку эта «рязанская мадонна». Она меня узнала с ходу и без всяких полонезов и гавотов начала лепить мне лениво и врастяг:
– Женщина, вы прям непонятливая! Опять клещ кусанул? Ой, ба-а! Уже ж кусал один раз. Ах, тот же ж самый? И тут же без всяких переходов, ко мне на «ты»:
– Ну, так слушай и запоминай! Намажь эт мест подсолнечным маслом и минут через 30-40 этму твойму злыдню нечем будет дышать. Какому злыдню? Ну не мужика ж ты подсолнечным маслом мазать будешь?! Клещу твойму дышать нечем будет. В обчем, намажься маслицем и ложись спи, женщина.- И уже кому-то рядом:
– Ой, ну какие ж люди пошли нынь бестолковые, ужас! Я ей пыталась, было, сказать, что уже полбутылки на этого клеща вылила, но она опять бросила трубку.
Тут уж меня не столько этот клещ стал беспокоить, сколько начал страшить тот энцефалит: ведь если бы сразу «коньки отбросить», как говорится, распрощаться бы со светом белым, то оно бы, может, ещё и ладно. А тут ведь, прежде, чем помрёшь, столько горестей собственной родне доставишь. Ведь и вправду же хлопот не оберёшься с нашей-то бесплатной медициной. Мне уже стало очень интересно, сколько ж времени люди с этим энцефалитом мучаются, прежде, чем помереть?
Ну а больше всего меня пугало, как бы мне прежде, чем помереть, мозги свои не растерять от укуса. Слышала где-то, что если Бог хочет наказать человека, он лишает его памяти. И тут неожиданно страшная мысль ужалила: а вдруг сам Господь решил со мной расправиться этаким оригинальным образом? За что, Отче? За какие такие грехи? Нет, нет, не хочу я умирать в слюнях и в беспамятстве. И уже начало меня трясти от этой безысходности. Ой, как же плохо одной быть в такие тяжкие моменты! Может, посоветоваться с кем? А с кем? Перебираю в уме всех своих подруг и знакомых, кого из них точно могли бы укусить:
- Так, Валька… Нет, это трезвая бабёнка. Всегда в своём уме, и всё у неё по полочкам. Кто ещё? Нинуля? Долбанутая – это точно, но не от укуса же. Ага! Наталья говорила, что её кто-то там кусал. Собака? Вроде не собака, а кто? Ой, вспомнила! Её любовник кусал в порыве. Какой же от укуса мужика энцефалит? Хотя, чем чёрт не шутит. Может, позвонить ей? А что скажу? Если прямо так, открытым текстом, мол, Наталья, а у твоего того любовничка энцефалита, случаем, не было? У какого любовничка? Ну, у того самого, который тебя… ну… Тьфу, чушь какая! Нет, не буду звонить. Никому не буду. Поздно уже звонить. Поздно? Как это поздно?
Опять набираю «Скорую». Столько времени уже прошло, пока я тут сама с собою размышляла. Наверняка спит моя «рязанская». Звоню. И снова долгое: «Ждите!» И опять танцевальная программа. Ох, если б не с клещом в обнимку, натанцевалась бы до упаду. Кто знает, может, он меня уже насмерть «обнял»? Ну как не хочется умирать от его укуса. Как-то несерьёзно звучать будет – умерла от укуса клеща. Ну, ладно бы, ещё какая змея подколодная куснула - ей-богу, не так обидно было. А это - от какой-то там мошки! Уж больно смешная смерть получается! Ой, что это такое со мной стало происходить?! У меня уже уши заложило… Мелкая дрожь стала крупнее… Сухость во рту, и влажность на лбу… Может, именно так себя чувствуют укушенные этими клещами? Господи, ну какая же я всё-таки безграмотная! Ведь ничего, ничегошеньки я ни про них самих, ни про последствия их укусов не ведаю. Плохо быть несведущей!
И тут, наконец-то, опять взяла трубку моя «знакомая». У неё там видеотелефон с моей физиономией установлен, что ли? Я ещё и рта раскрыть не успела, как она тут же простонала кому-то: «Ох, и надоела ж она мне! Уже возьмите, ради бога, кто-нибудь трубку!» Поняв по дыханию, что у трубки уже кто-то другой, а не эта моя мымра, я с готовностью стала в очередной раз пересказывать своё горе. Завершила я свою сбивчивую тираду весьма двусмысленно: «Девушка, милая, ну пошлите вы меня хоть куда-нибудь!»
– Что значит «пошлите»? – прожурчало на том конце провода. – Мы больных лечим, а не посылаем.
– Вот и прекрасно! – обрадовалась я. – Вылечите меня! Скажите только, какая из больниц дежурит сегодня ночью? Больше мне от вас ничего не надо.
Из больниц ближайшая сегодня дежурила «Семашко». И я была так благодарна за информацию этой незримой медсестричке, что чуть не облилась слезами умиления от благодарности к ней:
– Господи, мир сдвинулся! Неужели и в наше время можно достучаться до нормального человеческого голоса? Мне будто уже и чуть лучше стало. Я, видимо, всё-таки не одна живу на планете - есть ещё люди. Какое счастье! А вдруг я и не умру? А вдруг мне достался и не энцефалитный клещ вовсе? Господи, вразуми ты меня, тёмную, ведь бывают, бывают же и не энцефалитные? Мой клещик – точно хороший! Ведь, правда, же, Господи? И совсем не больной он, а очень даже здоровенький! Услышь меня, Отче наш! Услышь да узри, как мне плохо, и какая я несчастная в горе своем, Господи! Спасибо тебе, Отец наш, за то, что отыскал ты для меня нормального человека, сестричку доброты великой, кои ещё имеются в российской «скорой»! А, может, через сестру эту добродетельную знамение ты мне своё ниспослал, Господи? Мол, не вой, не тряси ручонками попусту, бабонька, будешь ты жить, будешь!
(Продолжение следует)
