Вот право же – стоит сказать себе: "Москва, последние годы XVII века", и представляется почему-то сплошное лето. Беззаботное, теплое солнечное лето, какие-то непроходимые малинники на околицах, неторопливое движение людей, ленивый же колокольный перезвон… Тот, кому предстоит взорвать этот мир несколькими годами спустя, еще почти что невидим – строит свои кораблики где-то, путешествует в Архангельск, или пьянствует у своих друзей в Немецкой слободе.
Однако же, было, по-видимому, иначе. Даже по части погоды: десятилетие выпало весьма холодное, с морозными зимами и чахлыми дождливыми летами – это мы сегодня знаем достоверно. Да и герметичность традиционной русской жизни давно уже к тому времени пошла трещинами – хитроумно-изящные немецкие изделия проникли едва ли не в каждый сколько-нибудь обстоятельный дом, тогда как сами немцы сновали всюду в невиданных прежде количествах – и тем многочисленнее, чем ближе они оказывались ко дворцу, вернее – ко Двору. А точнее – к Дворам, ибо таковых в то время было несколько, поскольку несколько было царей: богоспасаемой Землею Русскою правили тогда совместно Петр I и Иоанн V.
Именно у царя Иоанна родилась 28 января 1693 года (ст. ст.) дочь Анна – средняя из трех выживших. Родилась она, как водится, в Крестовой палате Кремля, но вот детство свое провела в дворцовом селе Измайлове – при дворе матушки, вдовой с 1696 года царицы Прасковьи Федоровны. Прасковья была из рода Салтыковых. А потому – несмотря даже на слухи про мужскую несостоятельность Иоанна V и действительное отцовство того или иного, оказавшегося в необъяснимом фаворе, дворцового служителя – Анна была "чистых русских кровей". По сути, став императрицей, она оказалась последней из таковых в нашей истории – без капли немецкой примеси в жилах. И именно ей достались от этой шалуньи-истории наиболее размашистые обвинения в немецком засилье над Россией!
Обвинения, однако, не слишком на поверку состоятельные: простой арифметический подсчет дает понять, что количество немцев на верхних ступенях в военной, морской и гражданской администрации было в царствование Анны всяк меньше, чем при Петре Великом, причем неуклонно снижалось на протяжении всего этого десятилетнего правления. Впрочем, чего нам спорить с недалекими националистами – всякому умному ведь понятно, что немцы-офицеры и администраторы тогда в своей массе объективно превосходили русских и по уровню образования и по управленческому опыту в условиях петровского "регулярного" государства.
Гордясь волшебными достижениями русского XVIII века – это самого удачного века в нашей истории, мы также должны гордиться и инкорпорированием в русскую жизнь многочисленных иностранцев. А ведь, помимо прочего, немцы имели с некоторых углов зрения более стойкую мотивацию самоотверженно служить российскому императору: так, те из них, кто имел российское подданство (лифляндские и эстляндкие немцы) лишь служебным рвением могли составить конкуренцию "природным" русским коллегам, за которыми стояли паутины матримониальных связей и доходы от унаследованных вотчин. Те же, кто прибыл в Россию из иных краев, по принятым в то время обычаям дорожили своей репутацией – ибо, обычно, помимо оной ничего за душой не имели.
Для тех наемников (в отличие, возможно, от нынешних) было едва ли не немыслимо покинуть одну страну службы ради другой без рекомендательных писем. В общем, не очевидно, что ольденбуржский подданный Миних был меньшим русским патриотом, чем фельдмаршалы В. В. Долгорукий и М. М. Голицын, при любом стечении обстоятельств остающиеся Голицыными и Долгорукими. А вот по уровню образования он обоих превосходил с однозначностью. Имея военный опыт не меньший, чем у первого и всяк больший, чем у второго. По сему – сетования иных историков, что Миних лишь "на безрыбье" занял позицию первого военного авторитета государства ввиду положенной на обоих фельдмаршалов опале, пропустим мимо ушей. Ну, да про Миниха мы уже писали…
Вернемся же к царевне Анне. С каждым годом ее взросления всякому и ей в том числе становилось очевидно, что ничего особо примечательного ее в жизни не ждет. Максимум экзотики – морганатический брак, подобный заключенному позднее ее младшей сестрой Прасковьей с Дмитриевым-Мамоновым. Ее учили кое-как (немцы) – языкам и танцам. Изредка Измайлово посещал Петр. Иногда – другие примечательные люди, вроде близкого Салтыковым В. Н. Татищева. Вот и все попервоначалу.
Но перемены стучались в дверь. В 1708 году вся женская часть царской семьи согласно царскому капризу совершила экскурсию во вновь построенный Петербург. Петр, очевидно, примерял свой "парадиз" для столичных функций. А может – в той же степени примерял для столичной жизни московских цариц да царевен.
Как бы то ни было, это стало знаком. Вскоре – в 1709 году – гораздый на новшества царь обратил на своих родственниц внимание вполне прикладного толка. Осознав, что они в потенциале могут стать политическим ресурсом, Петр задался целью выгодно выдать принцесс замуж, соединив узами брака с иностранными владетельными домами. Подобное было неслыханно в русской практике – хотя, как и большая часть петровских нововведений, опиралась на некий предшествующий опыт. Действительно, княжну правящего московского дома последний раз выдавали за границу замуж при Иване III, в XV веке. Однако несколько попыток предпринималось и после – при Грозном, Годунове, Михаиле Федоровиче. Ничего, правда, из этого не выходило – однако наличие интенции налицо.
И вот, первопроходицей нового веяния выпало стать Анне – двухметроворостый дядя сосватал ее курляндскому герцогу, полагая данный шаг началом долгоиграющей политической партии, долженствующей когда-нибудь привести к аннексии Курляндии Россией. (Так, в конце концов, и случилось в 1795 году – через семьдесят лет после смерти этого величайшего политика своего века).
В общем, в конце 1710 года сыграли в Петербурге свадьбу – ту самую, знаменитую, отвратительную, где подавали два пирога с запеченными внутри живыми карликом и карлицей. Где собраны были со всей страны специальным царским указом другие уродцы – веселившие своими нехитрыми шутками взыскательное общество…
В начале следующего, 1711 года молодые отправились в Митаву, причем уже на второй день пути – 9 января – Анна Иоанновна стала вдовой: восемнадцатилетний Фридрих Вильгельм неожиданно скончался на станции Дудергоф, как говорили, от неумеренно выпитого накануне. Петр Первый, однако, настоял на отправке Анны в Курляндию.
Там и прожила она лучшие годы своей молодости – не имея реального отношения к управлению даже столь незначительной территорией. Было скучно и, в общем, унизительно – Петербург про нее забыл, лишь изредка присылая субсидии. Местные ее игнорировали, воспринимая лишь как церемониальную фигуру. Утешением был лишь приставленный Петербургом резидент – П. М. Бестужев-Рюмин, ставший ее любовником, однако несколько лет спустя уступивший эту неформальную должность местному выскочке – Э. И. Бирону. И так прошло 18 лет.
Затем же случилось чудо – и в один волшебный день 1730 года 37-летняя митавская затворница вдруг стала Российскою Императрицей. Началось ее десятилетнее царствование, которое в курсах русской истории обычно считают весьма мрачным и неблагоприятным для страны временем. Обоснованность такового суждения весьма слаба. В самом деле, потомки ставят Анне Первой "в строку" два, в общем-то, "лыка". Это уже упомянутое нами не раз "немецкое засилье" во-первых и административную бездарность императрицы во-вторых.
Поговорим про это – "во-вторых". Для начала отметим, что заметного кадрового обновления верхушки госаппарата при Анне не произошло. Люди, само собой, выбывали, возникали, росли в званиях – но все это было как бы естественным путем. Уж всяк ламинарнее, чем при Петре Великом. Говоря в целом – все анненское царствование страной управляли "птенцы гнезда петрова". Они, разумеется, продолжали, как и прежде, заниматься вялым взаимоуничтожением, однако их все-таки было много. Это потом, с приходом в 1741 году к власти дочери Петра Первого – Елизаветы – произойдет некий качественный скачок: окажется, что из прежней элиты у дел остался лишь престарелый фельдмаршал П. П. Ласси. При Анне же, повторимся, страной руководили люди, отобранные и выпестованные еще Петром – и странно бы выглядело, если бы повели страну они в принципиально иную, нежели Петр, сторону.
Пожалуй, лишь Бирон был здесь принципиально новым элементом – однако элементом, похоже, вполне уместным. Действительно, адекватна ли была Анна своей должности? Если, допустим, нет – то наличие рядом с ней вполне делового мужчины скорее во благо. Даже если допустить, что Бирон и в самом деле фактически руководил государством от имени своей любовницы. Уж лучше Бирон, чем идиотка, не правда ли? С иной стороны, коли допустим мы, что идиоткой Анна не была и, в общем, ориентировалась в происходящих вокруг нее процессах – зловещая фигура Бирона перестает быть таковой: любой правитель пользуется услугами советников и вправе доверять им в любой степени.
На наш же взгляд, именно второе имело место. Бирон был, конечно, силен – но не всесилен отнюдь. Имел он и долговременных серьезных противников, обладавших для царицы самостоятельным весом. Противников, заставлявших фаворита серьезно ограничивать свои притязания как материальные, так и этические.
Есть и еще один, по меньшей мере, довод в пользу того, что Анна на российском троне не только развлекалась или срывала раздражение на случайных жертвах. Суть его – 25 февраля 1730 года, день, когда приехавшая в Москву императрица "разорвала кондиции", объявив о восстановлении самодержавия и отклонении подписанного ей прежде проекта конституционной монархии. Это был, по сути, государственный переворот, совершенный ей без подготовки и без чьей-либо помощи (даже Бирона рядом не было) в стране, где она отсутствовала почти два десятилетия. Воля ваша, но человек, решившийся на такое, стоит многого. Он должен обладать неплохой человеческой и государственной интуицией как минимум. И уж во всяком случае, совершив подобное, этот человек никогда потом не оставит течение государственных дел своим вниманием – просто даже из чувства самосохранения.
