другие авторы
В одном из окон первого этажа скрипнула форточка, и из неё вышвырнули большого белого кота. Уверенно приземлившись на четыре лапы, кот порысил к дому напротив. Две старушки с авоськами проводили кота взглядом.
- Перелётный соловей, то на сосну, то на ель, - сказала одна.
- Да им от моего кота прибыль, - ответила вторая. – Намедни на рынке баба с соседнего двора белых котенков торговала. И ничё так, разбирали.
Мы сидим на берегу Черного моря. Небо мокрое, песок серый. Ветер. Мы три часа летели на самолете из Москвы, потом два часа добирались на попутной машине до места. Водитель-абрек ласково обозвал нас московскими сосками. Дурак. Если бы он знал, как далек был от истины.
Мы приехали с Миссией. Необходимо на этом берегу, на этом самом месте выпить из хрустальных бокалов шампанское, а потом заполнить опустошенную бутылку морской водой, омывающей это священное место.
То есть, священное оно только для Ирки. Она переживала здесь звездные часы своей великой любви. Вернее, звездные две недели: море, Он и Она. Он – умница и большой эстет. Умеет увидеть и оценить красоту. Однажды привез Ирке фотографию эдельвейса на заснеженном склоне какой-то смертельно опасной горы. Сам фотографировал.
Она была безнадежна. Это мой муж так сказал. Кратко, но выразительно. Помню, я тут же представила ее: неуклюжую, очкастую, в нелепых гольфах на коротких ногах. И при этом жизнерадостная улыбка на один бок.
Рядом с ней я чувствовала себя гибким и опасным зверем: пантерой, или, по крайней мере, кошкой. Дикой, конечно. Наверное, именно за это ощущение я и любила ее больше всего. Стоило мне оказаться рядом с ней, - и я тут же становилась центром притяжения, понятно, что не женского, а мужского внимания. А ей жизнь в который раз предлагала обычно вакантную позицию летописца чужих побед.
Мы были одиноки. То есть, одинока была она, а я до жуткого холодка свободна. Познакомились мы десять лет назад. И чего, и кого только за это время в моей жизни не произошло?! Я объездила мир, пережила тысячу и одно романтическое приключение, сделала убедительную карьеру - не буду из скромности уточнять, какую именно. Жизнь удивляла и иногда радовала.
Светлой памяти отца посвящаю
Медицинский он окончить не успел. Началась война с финнами. Андрея мобилизовали на фронт. Пока ехали в эшелоне из-за Урала, финская компания закончилась, и эшелон расформировали. Андрея для прохождения дальнейшей службы направили в Белоруссию. Андрею - молодому лейтенанту, было 20 лет, когда он прибыл на новое место службы в гарнизон городка Станьково,
1941 год. В ночь накануне 22 июня, Андрей возвращался после веселого вечера, проведенного с друзьями в парке: приехали цыгане с концертом, потом, как обычно, танцы.
Марина была из номенклатурной семьи. Ну, почти номенклатурной. Папа был завхозом на одном из складов системы Совмина. В советские времена это означало очень много: специальные продуктовые пайки, спецателье по пошиву одежды и обуви, спецсанатории и базы отдыха, спецквартиры в спецрайонах и так далее. Вся жизнь, начиная с покупки унитаза и заканчивая лечением в больнице или устройством на работу, проходила под грифом «спец». Она привыкла к этому и плохо представляла, как другие люди обходятся без такой разумной организации быта и всей жизни.
Родителей Марина не любила. Но делать было нечего. Отец был поставщиком этих всех Совминовских благ. Мать была главным кредитором. Она уже много лет работала в Управлении драгметаллов Минфина и получала большую зарплату, не считая бесконечных взяток и просто подарков в виде золотых украшений и безделушек.
Но больше всего Марину раздражала бабушка, которая не желала адаптироваться к условиям городской квартиры. Антресоли она называла полатями, балкон – террасой, холодильник – ледником, а все, что приходилось убирать за кошкой, именовала «говны». Бабушка угрюмо терпела свою дочь, презирала ее мужа и никогда не упускала случая напомнить внучке, какая та уродина с тяжелыми, как у отца, волосатыми ногами и острыми глазками.
