Мы сидим на берегу Черного моря. Небо мокрое, песок серый. Ветер. Мы три часа летели на самолете из Москвы, потом два часа добирались на попутной машине до места. Водитель-абрек ласково обозвал нас московскими сосками. Дурак. Если бы он знал, как далек был от истины.
Мы приехали с Миссией. Необходимо на этом берегу, на этом самом месте выпить из хрустальных бокалов шампанское, а потом заполнить опустошенную бутылку морской водой, омывающей это священное место.
То есть, священное оно только для Ирки. Она переживала здесь звездные часы своей великой любви. Вернее, звездные две недели: море, Он и Она. Он – умница и большой эстет. Умеет увидеть и оценить красоту. Однажды привез Ирке фотографию эдельвейса на заснеженном склоне какой-то смертельно опасной горы. Сам фотографировал.
Шура - заядлый горнолыжник. Иногда на выходные он берет с собой Ирку. На лыжах кататься она не умеет, поэтому обычно сидит в машине и ждет. Или, как выражается Шура, «греет место». Ну, и ему спокойнее, что ее (машину, конечно) никто не уведет.
Шура следит за своим здоровьем и всегда в отличной форме: режим, никаких сигарет и горячительных напитков. А Ирка за здоровьем не следит совершенно и курит всякую дрянь. Моложе меня на пять лет, а вся желтая и в морщинах.
Когда я ей на это намекаю, она злится и по-змеиному шипит, что цвет такой по причине рыжей масти, а морщины - мимические. Но на улице прохожие все равно, как по команде, оборачиваются на нее, а не на меня. А я ведь и ростом выше, и внешность у меня более приятная.
Ирка же – дикий цветок природы. Роскошный. Но лучше его не трогать, иначе благоухание быстро переходит в свою диалектическую противоположность. Она рыжая, буйно-кудрявая и конопатая. В деревне ее наверняка дразнили бы: «Рыжий, рыжий конопатый – убил дедушку лопатой...».
Но лопата Ирке совсем ни к чему. У нее есть свое безотказное и смертельно опасное оружие. И для дедушек, и для лиц более подходящего возраста. Когда она делает прическу «на выход», то голова ее, как она выражается, становится «величиной с телевизор».
Но кроме копны темно-рыжих волос, невозможно не заметить ее изваянное неизвестным героем лицо. А там располагаются точеный нос аристократки, рот грешницы и веснушки вождя краснокожих. Только глазки подвели: они маленькие и совершенно плебейские. Но дело, вообще, не в этом. В любом случае, Ирка обречена на то, чтобы шагать по жизни под пристальным наблюдением худшей половины рода человеческого. Потому что она - это грация. Любое ее перемещение в пространстве, действие или состояние облечено в совершенную форму. И эта форма – ее содержание.
Но Ирка об этом ничего не знает. Потому что вторым ее определяющим качеством является глупость, третьим – темперамент. То есть, если кратко, то она – грациозная, темпераментная дура. Но это моя версия. Мой отец высказался так: «Не просто дура, а дура с апломбом».
А если кратко описать меня, то я - миловидная интеллигентка с комплексами. И вот я, со своим университетским образованием, дружу с безалаберной Иркой, у которой за душой пошивочное ПТУ и курсы массажисток. И страстно завидую совершенству ее жестов, гибкости любого движения, пленительности ее грации. И ощущаю себя рядом с ней начитанной кувалдой.
Но глупая Ирка и об этом ничего не подозревает, и считает дурой как раз меня. Относится она ко мне снисходительно, но часто раздражается, и тогда мои чувствительные филологические уши слышат выражения, которые в курсе «Введение в языкознание» классифицируются как «явления языкового табу».
Она меня подавляет, по этой причине я иногда плачу и решаю рассориться с ней навсегда. Но потом все прощаю и опять заворожено смотрю, как естественно и легко переливается она в своем море изысканных жестов. Эта странная дружба мне вредит, я теряю собственную индивидуальность, неуклюже пытаюсь подражать, и мои комплексы растут.
Сейчас мы сидим у моря. Ирка объявила это место священным. Из Москвы она привезла два хрустальных бокала, и сейчас нам предстоит ритуальное распитие полусладкого Советского шампанского.
Я готова. Я добросовестно пытаюсь вообразить, как была она счастлива здесь, на этом сером песке. Но вместо этого представляю кафе самообслуживания, что неподалеку. Ирка и Шура ставят тарелки с пирожными на поднос и ждут.
Медленно двигается очередь в кассу, задумчиво поглощает отобранное пирожное Шура. И кладет на его место новое. Глупая Ирка застывает в изумлении, Шура берет еще пирожное и запихивает его Ирке в рот. Она давится его пальцами. Шура говорит, что Ирка некрасиво ест. С тех пор она не очень любит сладкое.
... Так, шампанское мы уже выпили, хрустальные бокалы застыли на песке. Теперь предстоит самое главное: наполнить пустую бутылку морской водой и камешками, потом закупорить и вечером привезти в Москву Шуре. Он умеет ценить прекрасное.
Непонятно, как мы заснули, но, очнувшись, обнаружили, что небо стало ярким, песок - желтым и легким, а мы обе сильно обгорели. Особенно досталось рыжей Ирке. Во сне я грациозно качалась на волнах с хрустальным бокалом в руке и ощущением собственного совершенства в теле.
Бутылку с «частичкой моря», как назвала это Ирка, чтобы она не пролилась, мы всю дорогу по очереди держали на коленях. В аэропорту ее (бутылку) и нас, сказала Ирка, будет встречать Шура.
В аэропорту нас встречал мой папа. Ирку мы довезли до дому. Отец донес дорожную сумку до ее коммуналки на пятом этаже, а Ирка, перешагивая через две ступеньки, благополучно дотащила свою драгоценность.
Дома ее ждал сюрприз. Соседка полила кипятком Иркины лучшие босоножки - воздушную конструкцию из тоненьких ремешков, высоченных шпилек и неопознанных ярких камешков. Ну, и зачем надо было оставлять их в коридоре?!
Соседку в миру звали Товарищ Маузер, хотя в действительности на своем заводе она работала револьверщицей (есть такая рабочая специальность) и, вообще, была передовиком. Ирка вступила в бой немедленно. Никогда не приобщалась она к мудрости слова Божия, и потому слова «Мне отмщение и Аз воздам» остались неизреченными. Победила не молодость, как в романе Ильфа и Петрова, а грубая физическая сила.
Но мы с отцом ничего об этом не знали. На его вопрос, зачем надо было ездить в такую даль, я кратко ответила: «По делу». Не могла же я ему сказать, что «за частичкой моря». Он бы не понял.
А Шура понял все. Он сказал, что это очень романтично. Сакральную бутылку он оставил Ирке, а «частичку моря» из нее заблаговременно вылил в ее коммунальный унитаз.
Прошло много лет. Сейчас я понимаю, что Ирка права, и Шура действительно эстет и большой умница. Шура давно женился. На итальянке. С тех пор он живет и трудится во Флоренции. Ирку не забывает. Иногда по воскресным дням он говорит с ней по телефону и дает послушать в трубку, как звонят флорентийские колокола. Ирка в эти минуты плачет от счастья и говорит, что это очень красиво.
