В одном из окон первого этажа скрипнула форточка, и из неё вышвырнули большого белого кота. Уверенно приземлившись на четыре лапы, кот порысил к дому напротив. Две старушки с авоськами проводили кота взглядом.
- Перелётный соловей, то на сосну, то на ель, - сказала одна.
- Да им от моего кота прибыль, - ответила вторая. – Намедни на рынке баба с соседнего двора белых котенков торговала. И ничё так, разбирали.
- Близко-то не подошла? А то ить, как говорят: за добро – спасибо, а за грех поплатись. Подошла бы за процентом, а с тебя бы алименты!
Старушки захихикали и свернули в свой двор. Красная четырёхэтажка в два подъезда, тополя под самое небо, жёлтая скамеечка между ними, постройки из железяк на детской площадке – всё было залито солнечной благодатью и ожидало хорошего дня.
Старушки пристроили авоськи на скамейку.
- Сетки занесём, да снова выйдем? Погуляем, пока вёдро. Вишь, как оно нынче – конец октября, а всё бабье лето.
- Это уж старухина осень! – и обеим снова стало смешно.
- Ну, давай, Нюр, ходи шибче, я тебя ждать буду.
- Да, кабы, мне тут скучать не пришлось. Помоложе я, так и обернусь скорее.
- Твой этаж ниже. А годами ты меня старше.
- Ты как знаешь-то?
- Ну, так в позапрошлом годе Колю из семнадцатой хоронили, Нина говорила, что ему тогда семьдесят два сравнялось, ты и сказала, мол, выходит, вы с ним ровесники; а мне тогда семидесяти не было.
- Так мне весной, стало быть, семьдесят пять будет? – сама себе удивилась Нюра.
- Теперь уж не знай. Может, ты и тогда чего напутала, и тебе не первый год семьдесят два-то было?
- Болтай больше, ведьма! Ходи давай, да вертайся, зря что ль для нас так распогодилось.
Когда они вернулись к скамейке под тополями, та была занята грузным мужчиной; возле его ног сидел маленький чёрный пёсик, тоже весьма упитанный.
- О, Нюра, Аня! – обрадовался мужчина соседкам и стал вставать им навстречу. – Что сейчас было! Так смешно! Садитесь уже, расскажу!
- Здоров будь, Паша. Ну, рассказывай про свой цирк.
- И вам не хворать, бабоньки. А цирк вот такой был: идём мы с Чарликом вот сюда, к скамейке, а мимо – барышня молоденькая, на Чарлика мне кажет и спрашивает: «Это у вас пинчер? Девочка? Такая она у вас толстенькая, наверное, щенков ждёт? Я бы у вас щенка купила». Ох, я смеялся, бабоньки! Такой же, говорю, мой Чарлик беременный, как и я! Мы, говорю, с ним, старые толстые кобели! Барышня смеялась, просто в цирк не ходи!
Старушки, всплеснув руками, от души посмеялись.
- Ой, вон Тася в окне мельтешит, - утирая глаза рукавом, кивнула в сторону дома Нюра. – Щас выскочит на шум-то.
- Прощай, квашня, я гулять пошла, - сказала Аня. Паша потянул песий поводок:
- Пройдёмся мы с Чарликом. Тася так громко визжит, что глаза щиплет, - Паша кивнул соседкам и пошёл со двора. Толстый Чарлик солидно переваливал тушку на кривых ножках вслед за хозяином. Мельтешащая Тася не заставила себя долго ждать.
- Чем это Чумаданов вас тут смешил? – голос у Таси и впрямь был визгливый.
- Здорова будь, Тася, - ответила Аня.
- Ой, да здрасте уж, здрасте, раз нельзя с вами без этого! Про что, спрашиваю, тут Чумаданов смеялся? И вы тоже, как девки, подхихикали, даже неприлично за вас стало! Ведь всё на виду моих глаз!
- Ты у нас оконный постовой, Тась, - сказала Нюра. – Бдишь денно и нощно. Вышла бы на улицу, да сама Пашу послушала.
- Не всё солнце, что в оконце; на улицу выйдешь – больше увидишь, - посоветовала Аня.
- Что ты всё народности сыпешь! – осерчала Тася. – Я тоже могу присловицами поговорить! Я же спрашиваю, чего тут Чумаданов с вами заигрывал!
- Ревнуешь, Тась, али завидуешь? – участливо спросила Аня.
- Замуж ей больно хочется, - ответила Нюра за Тасю. Та сжала губы, покраснела и, махнув рукой, чуть не бегом отправилась восвояси.
- И впрямь глаза щиплет, - посетовала Аня, и обе рассмеялись.
Отучившиеся школьники сменили во дворе молодых мамочек, которым пора было кормить малышню и укладывать на дневной сон. Возле Ани с Нюрой присела ещё одна соседка, Ирина Егоровна.
- Отучилась, Егорьевна? Здорова будь.
- Здравствуйте и вам. Отучилась на уроках, а педсовет прогуливаю, чего я там за сорок лет не слышала.
- Вызовут, значит, твоего Митю к директору за твои прогулы.
- К директрисе, - уточнила Егоровна, и соседки рассмеялись.
- Как тебе молодой муж разрешает ещё работать на пенсии? Успеваешь ему борщи готовить?
- Нынче он меня дома с обедами ждёт, я ему в первую нашу женитьбу готовила.
- А надо было не борщи готовить, а трусы кружевные носить, тогда, глядишь, не ушёл бы, и на вторую свадьбу тратиться бы не пришлось, - сказала Нюра. – Щас-то хоть в кружевах? Ошибок молодости не повторишь? – продолжала наставница, и все трое расхохотались.
- Ой, Нюр, с утра мы с тобой смеёмся, скоро плакать будем.
- Шторка вон опять колыхнулась. Вот щас от Таси и поплачем.
Тася, действительно, снова была во дворе. Подошла к Егоровне, и, обращаясь только к ней, сказала:
- Хоть с умным человеком поговорить! А то, когда я научно изъявляюсь, меня многие тут неправильно не понимают, потому что им образованной грамотности не хватает.
- Ух, ловко сыплешь, - одобрила Аня. – С тобой горох молоть хорошо.
- Я, Тась, рассиживаться-то не буду, - сказала Егоровна, - Не обедала, да ещё стирка у меня сегодня.
- Бог в помощь.
- Спасибо, Ань. Глядишь, уже двое стирают.
- У всех дела, только вон у Ани с Нюрой никаких. По магазинам всё гуляют, - громким шёпотом брюзжала Тася.
- Зря что ль жиличек держим, - усмехнулась Аня. – Тебе кто мешает комнату сдавать? И помощь, и денежка. Пойдём с нами завтра в «стекляшку», чтоб не завидно было.
- Мне постучите, как пойдёте, - попросила Егоровна. – Я тоже собиралась до центра сходить, и уроков у меня завтра как раз нет.
- За кружевами, поди, прогульщица? – спросила Нюра. Егоровна заулыбалась в ответ, Тася досадливо поджала губы.
- А мы с Аней за польтами. И я думаю, Ань, надо брать расцветочку весёленькую, может, даже светленькую.
- С какого перепугу вы наряжаться удумали? – всполошилась Тася. – Перед кем у нас тут форсить?
- Ты в каком возрасте о мужиках думать перестанешь, Тась? Мы-то для себя нарядимся, поди-ка не совсем древние.
- А я-то вас лет на десять моложе!
- А пальто твоё лет на двадцать моего старше. Тоже себе обнову купи и не завидуй. Неча нас тормозить! – сердилась Нюра.
- А про перепуг Тася угадала почти, - сказала Аня, - стали мы с Нюрой опасаться ветхости.
- Повод для этого есть? – удивилась Егоровна.
- Намедни обнаружился. Мы Марусю поехали навещать, ту, что у вокзала живёт; автобус туда третий ходит. Залезли мы через заднюю дверь и смотрим, нет ли местов свободных. А места все старухами заняты; сидят парами в три ряда, а у окошка по одной. С переду-то они, может, и разные; но со спины польты у них одинаковые, выгоревшие такие, без цвету всякого, воротники облезлые, шальки на головах серые. Будто детдомовок куда везут. И вот посади нас с Нюрой меж теми старухами – всё, потеряешь, не различишь. Вот мы с Нюрой пока ехали – а там же четыре остановки – всё раздумывали: ладно бы инвалидки, или совсем одинокие и бедные, или бы по сто лет нам завтра – так нет же! С чего ж мы такие убогие-то? А Марусе дочь в «стекляшке» пальто балоневое купила; а у Марусе же ноги больные, она из дому хорошо, если раз в месяц выйдет. А мы-то, хвала богам, с ногами! Пенсию сёдня принесут, так мы завтра в «стекляшку».
- Егорьевна, раз уж компанией идём, может, присоветуешь там чего? Чего лучше выбрать-то?- спросила Нюра.
- Будет из чего выбирать, так повыбираем, - согласилась Егоровна. Тася стояла с хмурым лицом, поджав губы. Наверное, мысленно оценивала свой гардероб.
- Надо бы ещё к отрезу на платье прицениться, - вдруг вспомнила Аня, – пошить надо по платью, нам же весной Иришку твою взамуж отдавать.
Тася подпрыгнула на месте, обрадовавшись такому удачному повороту разговора:
- А правда, Нюр, что ты жиличку свою, Ирку эту самую, к себе прописала?
- Правда. Ей же без прописки талончиков не дают.
- И позволили?
- Сказала, что внучка, и прописали.
- А с чего ты к ней такая добрая? Она вот с мужиком-то тебя выселит или уморит, чтоб не мешала!
- По себе, поди, меряешь? Ты сынов-то с чего выписала? Чужие они тебе стали? А Иришка-то взамуж в его дом уходит; усадьба у него на Горе.
- Я для сыновей лучше сделала! А то грызлись бы за моей спиной за мои же метры!
- Как твои? Квартиру, поди, на семью давали?
- Я горбатилась, мне завод выделил! А они не заслужили! Нынче такова социалистическая тындынция, что с кажного по способности, кажному – по возможности!
Егоровна звонко рассмеялась, Аня с Нюрой переглянулись, пожали плечами.
- Ты, Тась, видно, от большого ума мальцов своих всё на улицу гнала да детдомом грозилась, - сказала Аня.
- Чтоб знали, кто в доме хозяин, вот зачем и гоняла, и грозила! Зато мои дети хорошо питались!
- Да не толще других твои дети были, - вздохнула Нюра. – Не совестно нынче перед ними?
- Я мать, мне стыдиться нечего!
- Не заходят они к тебе, не помогают…
- А неблагодарные потому что!
- За что благодарить? Что без жилья оставила?
- Я мать! Я родила! Я решаю, что лучше!
- Да знамо, зачем родила: Ивана охомутать. А потом детей куском попрекала.
- Да ты что меня судишь-то, Матвеевна?! Ты мне апостол Пётр и Павел?!
- А ты мне кто, чтоб блюсти, кто на моих метрах прописан?
- О тебе пекусь, жалко мне тебя!
- Тебе завидовать впору, а не жалеть, - вмешалась в перепалку Аня. – Иришка-то и по хозяйству Нюре помощница, и весёлая какая, и профессия у ней хорошая. Я вон к ним в гости зайду, так мне прям радостно! А у тебя пластинки на весь двор орут, а весело тебе, нет? Жалелку-то свою, Тася, куда надо разверни. Сынов не жалко, так себя пожалей.
- Чего их жалеть? Сами пусть заработают, нечего на материно зариться! Вот рассуди, Егоровна, ты грамотная!
- О чём рассуждать? Для матери отрада, когда дети благополучны. Если есть возможность хоть в чём-то помочь – надо это сделать.
- Ну, ты вот что с квартирой решила?
- У нас с Митей внуки прописаны.
- Все трое?! Не жалко что ли их?! Как они твои метры между себя поделят? Перегрызутся до смерти!
- У меня ни малейшего повода так скверно о них думать. Твоих сыновей кто неблагодарными воспитал? У тебя к кому претензии?
- Я не претендую! Это вот Нюра начала! Судит она меня! Я мать! Я лучше знаю!
Соседки замахали на неё руками:
- Тут все матери, все всё знают. Про детдом только, кроме тебя, не поминал никто.
Тася развернулась кругом, засеменила к подъезду, крича на ходу:
- Вот посмотрим, кто прав окажется!
- Что за характер у Таси бестолковый, - посетовала Аня. – Ведь три комнаты им дали. Зачем ей сейчас одной три комнаты? Как ей не хочется внуков обнять, сынов благословить?
- Могет, она мечтает взамуж с приданым выйти?- хохотнула Нюра.
- Мне тоже кажется, что Тася замуж не прочь, - согласилась Егоровна. – А понять её сложно, это да. Меня очень удивило, что она сочувствовала тому парню, который по пьяни престарелую женщину снасильничал.
- Это в прошлом годе, в соседнем дворе, ты про это поминаешь?
- Да, тот случай. Женщине было чуть за восемьдесят, но она интеллигентная такая, аккуратная. К себе на этаж поднималась, а он на неё напал. Снасильничал, да там же, на лестнице, уснул. Тася-то говорила, мол, как он маялся тем, что это старуха была, как он переживает, что над ним смеяться станут из-за этого.
Соседки притихли. Прости, Господи, за прошлое; да и наперёд тоже…
- Долгий у вас нынче «ПэПээР», - сказал подошедший Паша. – Без перерыва на обед?
- Что за ПэПээР? – спросила Егоровна?
- А это у меня так Маша говорит: «Пойду во двор на сеанс «ПэПээР»: посидим, покиздим, разойдёмся», - охотно объяснил Паша. – Посижу тут с вами заместо неё?
- Щипаться если не будешь, то сиди, кизди, - согласилась Аня. Все рассмеялись, потеснились, уселись.
- Долго Маша у детей гостит, - сказала Нюра. – Тут вон уже Тася тобой интересуется. Щас ведь снова выскочит.
- Ох, избави бог от такого интереса! – перекрестился Паша. – Уж я один-то по улице ходить не буду – или с вами, бабоньки, или с Чарликом.
- Главно, по подъезду с оглядкой ходи, - предупредила Аня. Соседки рассмеялись; а когда из дома снова вышла Тася, засмеялись ещё громче.
- Всё хихикают, и всё ведь на виду моих глаз! Ты, Егоровна, туда же, на стирку торопиться перестала, за одну компанию без дела сидишь. Я-то хоть с вязанием вышла.
- Приданое, небось, готовишь? – спросила Нюра.
- Следиков навяжу, варежек, на рынке продам. Детям на книжку положу. Я ведь и в коммерции толк понимаю, не с лыком сшита! Ещё больше вашего наследство оставлю!
- Это ты хорошо придумала, - похвалила Аня. – Может, и нам с Нюрой варежки нарядные свяжешь, да, глядишь, и по береточке ещё? Умеешь береточки-то?
- И вы что, за деньги их у меня купите? – ахнула Тася.
- Даже по рублю авансом дадим, - пообещала Нюра. – К весне-то успеешь? Чтоб как раз к нашим новым польтам.
- Да как не успеть, ещё осень на дворе! Вы только не помрите за зиму, мамзели шмодные!
Снова вышли во двор молодухи с малышнёй; подростки раздобыли гитару и подбирали ноты к чему-то популярному; большой белый ходок грел на солнышке блохастую шкурку.
Нечаянная старухина осень притормозила ход времени, чтобы кошки понежились, детки побегали, подростки похулиганили. Чтобы старухи помечтали о следующей, возможно, маловероятной, весне. Весной они в новых польтах, в нарядных береточках купят на рынке белого котёнка и подарят его славной Иришке на свадьбу. Чего им помирать-то за зиму? Как говорит Аня, коли жить весело, так и помирать не с чего. Такая вот, как говорит Тася, русская крылатая мудрость.
