Она слушала его монологи в ночи, опершись худенькой спиной о стену, поджав коленки к самой груди, а он, переходя с шепота едва ли не на крик, рассказывал ей то о далекой войне, то о детях, виденных им сегодня у пивного ларька, то о старом друге, безнадежно пьющем где-то в Рязани. Впервые перед нею был мужчина, который так страстно, так трепетно относился ко всему, чего касались его руки или видели его глаза. Необыкновенные руки и пронизывающие насквозь, невероятно яркие глаза.
Всего час с небольшим назад он так с ней занимался любовью, что ей казалось, будто она перерождается, будто вновь выходит на свет из материнской утробы. И потрясение от этих ощущений все еще нет-нет, да колотили ее тело в легких судорогах.
Его голос обволакивал ее, укрывал словно коконом, и ей не хотелось больше ничего – только бы слушать и слышать этот голос, впитывать интонации. Никто и никогда с ней раньше так не говорил – она слышала музыку его рассказов, все оттенки музыки, выраженной не инструментом, а лишь одними голосовыми связками.
Вся ее прежняя жизнь была посвящена музыке – её одну она любила самозабвенно и понимала до основ. Теперь же в ее жизни появился тот, кто открыл ей глаза на другую сторону музыки – ту, которую передают словами. И эти слова то тяжелыми каплями горячего воска падали на ее кожу, обжигая, тревожа, то легким ветерком обдувая и остужая ее.
Он на минуту смолк, ища во тьме коробку с сигаретами, а она вдруг сказала, нарушив тишину: «Знаешь, кто ты? Ты – Русалочка. Ты, как и она, ходишь босиком по земле, и каждый шаг болью отдается в твоей душе. Камни ли режут твои ноги, острые шипы – не знаю. У Русалочки ножки были изранены, а у тебя – душа кровоточит. Не знаю, есть ли мужской аналог этого слова… Русал? Нет, совершенно не звучит, не музыкально как-то. А вот Русалочка – именно то, что нужно».
Она смолкла, а он, повернувшись к ней спиной, курил сигарету, и крупные капли слез текли из его всевидящих глаз.
