другие авторы
Полк, в котором летал Андрей, был разведывательным. Летали на запуск космических кораблей, на американские авианосцы, когда те выходили в Тихий океан. Радиус полета самолета дальней авиации, без дозаправки в воздухе, составлял 15 часов. Американцы называли наш самолет «Big bear» - «Большой медведь».
Сегодня летали на разведку погоды. В океане зарождался будущий тайфун, который, достигнув побережья, приносил стихийные бедствия: наводнения, разрушения. Мощный, многокилометровый, грозовой фронт, густые кучевые облака опускались до самой воды. Эту опасность обходили стороной - если попадешь в такую облачность, самолет уйдет в «штопор» и упадет в воду.
Сегодняшний полет на радиус длился уже 10 часов.
Я ТАК ЛЕТАЮ
Я не падаю и не кувыркаюсь. Я так летаю. Иногда взлетаю, иногда планирую, но чаще больно бьюсь об землю. Понимаешь, я так летаю…
Главное не это. Главное чувствовать, куда тянет, куда летишь, где твой дом, кто ты. В полете крылья отрастают. Небо научит летать. Если же нет цели, будешь ползать и страдать.
Ну, вот хочу я жить, хочу быть если не сильно любимой, то хотя бы желанной. А то этак разучишься не только желать, но и уметь. А как их, этих мужчин винить? В наше время уже на девять девчонок не десять козлов (Господи, прости!) - десять мальчиков приходится. Поверьте опыту нашему. Или вы знаете другие цифры, сколько на кого приходится? А я вот думаю, что ныне на 1000 бабенций не отыщешь и одного порядочного мужика, а уж мэна или сэра-а-а - МУЖЧИНЫ...
Что-то меня на трагедии заклинило. Зачем настраиваться на безысходность? Хотим верить! Еще настанет наш день и час! Ищет меня «он» - мой «он», который где-то рядом. Но кто ему скажет, что именно я - его мечта? Мечта, готовая беречь, ласкать, понимать, выслушивать, прощать – любить. Где ты, моя половинка? Приглядись... а-у-у!
Знаю. Верю. Надеюсь. Жду! А уж нас, необыкновенных, ждущих, готовых на счастье, ох как предостаточно! Любите нас, мужики! Не жалитесь. Будьте щедрыми и расточительными! Знаете, как хочется любить широкого человека, не цепляющегося за свои карманы? А то, что по жизни получается? Вот, расскажу одну историю про нас с подружкой.
Влюбиться в Машу Куперт просто, как дышать кислородом. Само собой получается, даже контролировать этот процесс не нужно. Три минуты разговора, две её улыбки, однажды уловленный чутким мужским носом чудесный запах, исходящий от Машиного тела – всё, клиент готов. Можешь, госпожа Куперт, записывать его в свою Книгу Побед над мужскими сердцами. Книги, разумеется, как таковой в природе не существует, да и не ведет Маша никакого учета – для нее один только мужчина существует на свете – Свеча.
Свеча – прозвище, а полностью этого молодого человека зовут Свешников Александр – он хорош собой, подтянут (О, спорт, ты – всё!), голубоглаз и работает менеджером средней руки в фирме «Дадди». Добрый малый, все-то у него друзья и приятели, кроме, пожалуй, трех-четырех угрюмых мужиков, которым он решительно не нравится. Да еще с десяток тайных завистников наберется и недоброжелателей. При встрече они улыбаются полыхающему открытыми белыми зубами Свече, здороваются за руку, но, отойдя от него на пару шагов, зло про себя чертыхаются.
Все-таки плохое это чувство – зависть. Впрочем, ну их, завистников – они не одну судьбу покалечили, и говорить лишний раз об этих ходячих недоразумениях не хочется. Мы – о любви. О той любви, что не искрой, и даже не пламенем, а потоком вулканической лавы хлынула на двух молодых людей – на Машу и Свечу.
Она слушала его монологи в ночи, опершись худенькой спиной о стену, поджав коленки к самой груди, а он, переходя с шепота едва ли не на крик, рассказывал ей то о далекой войне, то о детях, виденных им сегодня у пивного ларька, то о старом друге, безнадежно пьющем где-то в Рязани. Впервые перед нею был мужчина, который так страстно, так трепетно относился ко всему, чего касались его руки или видели его глаза. Необыкновенные руки и пронизывающие насквозь, невероятно яркие глаза.
Всего час с небольшим назад он так с ней занимался любовью, что ей казалось, будто она перерождается, будто вновь выходит на свет из материнской утробы. И потрясение от этих ощущений все еще нет-нет, да колотили ее тело в легких судорогах.
Его голос обволакивал ее, укрывал словно коконом, и ей не хотелось больше ничего – только бы слушать и слышать этот голос, впитывать интонации. Никто и никогда с ней раньше так не говорил – она слышала музыку его рассказов, все оттенки музыки, выраженной не инструментом, а лишь одними голосовыми связками.
