другие авторы
Два десятилетия он не был в горах. И сейчас, уже сорокатрехлетним, Иван смотрел на монастырь, что сверкал позолотой боевых шлемов – куполов главного храма, и думал о том, как трудно, наверное, будет идти вверх, по выложенной плиткой и булыжниками дорожке, петляющей местами меж могучих деревьев и промытых потоками воды оврагов.
И еще поймал себя на мысли, что думает вовсе не о святости этих мест, а о том, что монастырь идеально расположен на местности. Как оборонительное сооружение, конечно. Почему-то красота пейзажа бросилась в глаза во вторую очередь.
Он перешел двухрядную ленту дороги, которая отделяла изножие монастырской горы от моря, и сделал первые шаги по камням тропы паломников. Нет, его тревоги были напрасны – будто вернулись назад восьмидесятые, и ноги сами, автоматически искали удобные для подошв кроссовок места, легко понесли хозяина к вершине.
Рута была дочерью ссыльной латышки Дайги Пакунете и буйного татарина Равиля Ахметзянова. Характер – ровный, спокойный – получила от матери, а фамилию – от отца, который сгинул в тайге на пятый год от ее рождения.
Рута в детстве была очень красивым ребенком, и каждый, кто приходил в дом, хотел погладить ее по белой головке, украшенной синими бантами. Матери своей дочь жить не мешала, поскольку была послушной и быстро засыпала, когда к Дайге приходили мужчины.
В семнадцать лет Рута стала главной в доме – мать жестоко заболела – сказались трудные годы, проведенные Дайгой на лесопереработке. Застуженные ноги отказали. Пенсия была мизерной, а жизнь – беспощадной. Рута, студентка медицинского института, стала подрабатывать проституцией. Первый мужчина, с которым она «была», дал ей на прощанье пятидесятирублевку – столько получала мать от государства.
Водитель такси – мужчина за шестьдесят в болоньевой куртке с множеством карманов на «молниях» - всю дорогу хмурился, глядя на то, как убивается на заднем сиденье его пассажирка. Она то громко хлюпала носом, то принималась давиться рыданиями, а в конце пути и вовсе повалилась на бок, заголосив дурным голосом.
«Может, умер у нее кто?» - подумал водитель, помогая выбраться наружу зареванной девушке. Та, кое-как успокоившись, отдала таксисту запрошенные заранее двести рублей, и побрела в сквер, где уселась на скамью и продолжила лить слезы.
Наташа Васина – так звали девушку, потерпела, как ей казалось, самый страшный крах в жизни – от нее отказался завидный жених Лаврик Домченко – сын известного телепродюсера. И ведь как отказался, подонок: «Наташа, я до знакомства с тобой был обручен с Викой, и не могу теперь отступиться от принятых ранее обязательств!»
Стол мой рабочий расположен у самого окна, которое я не всегда закрываю шторой – она, плюшевая, бордового цвета, оставшаяся от хозяев, вечно цепляется наверху гардины крючками, и мне лень лазать и высвобождать петельки из плена. Сижу у монитора допоздна, когда темнеет, включаю старенькую настольную лампу. В итоге – я освещен, и виден с улицы, а мне трудно разглядеть за стеклами кого-либо. Забыл сказать, что живу я на первом этаже. Под окнами моими проходит асфальтовая дорожка, работающая до самой ночи: бегают мальчишки, гуляют пожилые пары, дамы с собачками. Нет-нет, пробухают тяжелые, неуверенные ботинки работяг.
Заметил, что около восьми вечера, когда особенно хорошо пишется, ловлю на себе чей-то взгляд из-за окна. Поначалу думал – просто отражение в стекле играет со мной в шутки. Однако к третьему дню понял: наблюдает за мной кто-то. Попытки разглядеть человека – а это, безусловно, был человек, - никак не удавались. Лишь пара силуэтов деревьев можно в этой тьме уловить, да кое-как видны светящиеся окна соседней пятиэтажки.
Пятого дня пошел на хитрость: не поворачивая головы, дотянулся до кнопки выключателя лампы, щелкнул им, и тут же вперился в окно. Так и есть! У старой липы стояла женщина, одетая в просторное синее пальто, и смотрела на меня. Поняв, что разоблачена, женщина развернулась на высоких каблуках, и резко зашагала по дорожке, цокая набойками. Полы широкого пальто разлетались в стороны, спина была сердито-прямой.
Никита, Иванов сын, отслужив в армии, женился на городской. И как мать не была внутренне против – и невестка не такая, как она мечтала бессонными ночами – где бедра? Где сильные руки? Всего-то и есть, что милое личико, капитально подкрашенное. Ну, да делать нечего – пусть будет эта, чем никакой. Всегда опасалась, что неразговорчивый ее сын, умевший делать всё, что положено настоящему мужику, никогда не мог преодолеть в себе робости перед женским полом.
На свадьбе Полина Михайловна оттаяла: увидав, как сидят, прижавшись друг к дружке жених и невеста, поняла, что сын ее попал в добрые руки, пусть и не имеющие силы, нужной при дойке коровы или стирке на речке. Любит Никитку молодая жена с тяжелым для деревенского слуха именем Эльвира. По всему видать, что любит.
Ночью, когда буйство первого дня свадьбы уже затихало, новоиспеченная свекровь тихонько пробралась на половину молодых, и послушала под дверью. Осталась довольна услышанным: голосила невестка что надо. Стало быть, внуки не за горами.
