Проклятый гвоздь впивался в кожу, беспрестанно заставляя Милу морщиться. Еще с утра она пыталась ликвидировать помеху: достала с антресолей сапожную «ногу», молоток и, кое-как приспособившись, загнула торчащий гвоздик за подкладку. Но, видимо, недостаточно крепко забила – острый краешек изодрал кожу на пятке в кровь. Мила останавливалась через каждые двадцать шагов, шевелила ступней в туфле, пытаясь хоть немного ослабить нажим, но всё было тщетно – так и доковыляла до дому едва ли не на одной ноге.
Владелица неумело сшитых туфель цедила сквозь зубы:
- Ты, Людмила Сергеевна, замужем уже шестнадцать лет. У тебя замечательные дети, у тебя даже есть муж. Так почему же тебе приходится всю мужскую работу выполнять самой? Может, права Аня? Может быть, и правда, нужно что-то изменить в своей жизни?
Аня, двоюродная сестра по материнской линии, о которой она вспоминала, гостила у Дроздовых неделю назад. Приехала из Калуги «проветриться, и погулять по Москве», а угодила в самый разгар ремонта, который затеяла Мила. И, позабыв о своих планах, живо включилась в работу.
Вместе они оклеили обоями стены, покрасили эмульсионкой потолки, обновили рамы на окнах, даже на кухне сменили старый линолеум, который у входа протерся, и вечно цеплялся за тряпку во время влажной уборки. За два дня покончили со всеми делами. Конечно, без Ани и ее рабочих рук Мила промыкалась бы до конца своего отпуска. А так – смогла сводить кузину в театр (там Аня откровенно скучала), в ночной клуб (здесь Аня «отрывалась» до самого утра
а вот Саша, муж Милы, был просто взбешен отсутствием жены и возложенной на него обязанностью разогревать детям ужин).
Прокатились они и на речном трамвайчике от Новоспасского монастыря до Воробьевых гор. Сидели под нежарким майским солнышком на корме и пили пиво, которое купила в ларьке Аня, заедая его какой-то дрянью из хрустящего пакетика. Мила никогда в жизни не позволяла себе на людях пить пиво из горлышка, но Анна решительно оборвала ее возражающий лепет, заплатив киоскеру требуемую сумму:
- Знаешь что, хватит! Будь проще, а то я сейчас обижусь, и буду дымить «Беломором»!
Угроза подействовала. Мила знала характер свой сестры: той ничего не стоило закурить ужасно вонючую папиросу в любом месте, и не стала больше протестовать. А уже на пароходике пришлось и вовсе поступиться принципами – Аня вскрыла две бутылки и одну сунула ей в руки:
- Пей, сестрёнка! Никто тут на тебя не смотрит.
От выпитого «Старого мельника» в голове завертелись жернова новых мыслей, которыми так щедро делилась с Милой калужская гостья.
- Ты дура, Мила. Не обижайся. Но ты – дура! Я который раз приезжаю к тебе и вижу всегда одно и то же. Твой Сашка отращивает пузо на диване, а ты вокруг него носишься, как привидение. Вчера вот скандал устроил из-за пустяков…
Надо сказать, что разговор на повышенных тонах, который тогда пытался завести Саша, был остановлен Аней на самой трагической ноте, выдаваемой мужем. «Ты бросаешь на меня детей! Как кукушка!» - вопил он. Мила стояла, повинно опустив голову, а сестра приблизилась к разошедшемуся Саше, сильной рукой пихнула его в объемную грудь, отчего тот свалился на диван, и замолк. Аня расхохоталась ему прямо в лицо:
- Слушай, «кукушонок»! А ты прав! Ей не детей на тебя оставлять надо. Ей нужно тебя отсюда вышвырнуть, понял?
Муж вскочил, засуетился, стал натягивать на себя первую попавшуюся одежду. Так и раньше бывало: чуть стоило Миле ответить на его претензии, он сразу же уходил вон из квартиры. Пропадал на два-три дня, потом звонила свекровь, устраивала Миле разнос за «плохое обращение с Сашей», и в приказном порядке заставляла невестку извиняться перед «оскорбленным» мужем. Саша с видом победителя возвращался, занимал своё место на диване, включал телевизор, и требовательно просил что-нибудь приготовить ему поесть. Видимо там, где он обитал эти дни, его совсем не кормили.
Когда за широкой спиной Саши захлопнулась дверь, Аня уселась на его любимый диван, раскинула совершенно по-мужски ноги в стороны и сказала:
- На фиг он тебе нужен, этот боров? Небось уже не спите с ним давно? Ты, красивая баба, пашешь на этого толстого беса, а он тебе и «спасибо» не скажет. Оно тебе надо? Найди себе нормального мужика, а этого отправь обратно к маме. Ха! Вот там он пусть и качает права, да только мамаша сама его рада сбагрить: одно дело на себя стирать-готовить-убирать, а другое – за двоих крутиться. Кто тебе мешает? Дети? Они уже выросли почти – сами что ли не видят, кто их папаша?
Мила рыдала в голос, потому Аня отложила на время разговор. И вот здесь, на речном трамвайчике, «под пивко», решила продолжить начатую тему:
- Ты не отворачивайся, я ж тебе не чужая! Посмотри, во что он тебя превратил? Ходишь, как одяжка, вечно суетишься. Митька с Веркой на цыпочках двигаются – «как бы не помешать папе думать». О чем он думает? Что бы еще сожрать? Им такой отец нужен? Да лучше никакого! Я вот тебя спрашиваю: ты когда в последний раз со своим муженьком любилась?
- Не помню… - протянула Мила чуть заплетающимся языком.
- О как! «Не помню!» - воскликнула Аня. – Он у тебя здоровый, как бык, с кем же тогда спит, если не с тобой?
Это был удар в самую больную точку. В том, что муж имеет любовницу, Мила давно не сомневалась.
- А как же ты? «… И буду век ему верна?» Не жирно ли? Вспомни – ты самая бойкая из нас была, всегда вокруг тебя парни хоровод водили… Теперь, как монашка, за кастрюлями окопалась. Неужто не хочется ласки?
И опять Аня наступила на больную мозоль. Но не могла же Мила признаться, что все её тело изнылось в ожидании мужских рук, истосковалось по тем минутам, когда после близости наступает невероятная легкость, ни с чем не сравнимая, когда нежность заполняет всю душу?
- Тебе одна жизнь отмерена, а не десять. Никто, слышишь, никто! Никто не имеет права грабить тебя, отбирать лучшие годы! Тебе тридцать пять, а что ты видела за ним? То с детьми сидела, то с работы не вылезала. А у него, видишь ли, «творческий застой». Какой может быть «застой» у бездельника? Повис на тебе, как рыба-прилипала, и катится по жизни.
- Вот посмотри, Мила, - обратилась сестра уже другим, не таким настойчивым тоном, - видишь, парни стоят напротив?
Мила взглянула в ту сторону, куда кивнула Аня. У бортика в самом деле стояли двое парней в одинаковых кожаных куртках.
- Один с тебя всю дорогу глаз не сводит, а ты этого даже не замечаешь. Еще несколько лет такой жизни, и ты вообще в растение превратишься.
На этих словах Аня легко вскочила со скамьи, чуть косолапой походкой подошла к молодым людям:
- А что, кавалеры, закурить найдется? – «кавалеры» одновременно протянули Ане две пачки сигарет. Аня взяла по сигарете из каждой пачки и вернулась назад.
- Хочешь, я им сейчас свистну, и через час мы такой праздник устроим, что ты все забудешь?
Мила вздрогнула от одной только мысли, что ей придется «устраивать праздник» с незнакомыми мужчинами, и решительно отрезала:
- Нет! Аня, я тебя прошу – не надо! Я не в настроении шутить такими вещами.
- Как знаешь, - пожала плечами Аня, - я ж как лучше хочу сделать.
Вернулись в квартиру Дроздовых молча, будто поссорились. Аня недолго собирала свои вещи – вечерним поездом она уезжала домой. Попрощались сдержанно, без объятий и поцелуев, обычных в таких случаях.
И вот всего семь дней спустя, страдая от уколов обувного гвоздя, Мила вспоминала беседы с сестрой. На пороге она с облегчением сбросила туфли и, прихрамывая и оставляя за собой пятнышки крови на линолеуме, пошла в ванную комнату промывать ранку. Уселась на край ванны, тщательно вымыла свои маленькие ножки, достала из шкафчика перекись – прижгла саднящую пятку.
С нарастающим раздражением прошла мимо лежащего на диване мужа к антресолям, вновь сняла инструмент, приладила туфлю и начала забивать гвоздь. Увидев, что ничего не получается, отбросила в сторону молоток. На верхних полках отыскала чуть проржавевшие пассатижи, ухватилась за краешек гвоздя, и выдернула его, как гнилой зуб.
На шум, который создавала Мила, из комнаты вышел, почесываясь, Саша:
- Это… Давай-ко кого-нибудь съядим, а то я цельный день не жрамши …
Ей всегда не нравилась манера мужа разговаривать на «народном наречии» - когда он намеренно коверкал русские слова. Вместо «пельмени» говорил «пельменти», а «если» произносил с лишней буквой – «еслиф».
Мила, сидя на табурете, разглядывала избавленную от гвоздя туфлю.
- Скажи, Саша, а почему ты ничего не приготовил? Ты же целый день был дома. Продукты мы с детьми вчера закупили – все в холодильнике есть. Неужели это так трудно – пожарить для себя яичницу с колбасой или сварить макароны? Почему ты всегда ждешь меня? Или ты был занят?
- Чево на тя нашло, старуха? Некогда мне было – я работу искал по Интернету.
- А давно? – спросила Мила.
- Чо «давно?» - переспросил муж.
- Я спрашиваю: давно я для тебя стала «старухой»?
- Хорош тут дискуссии разводить. Приготовь что-нибудь пожрать, я сейчас к Сереже пойду – он мне там предлагает … - перешел в контратаку Саша.
- Если ты сейчас уйдешь к своей «Сереже», то можешь с чистым сердцем там и оставаться, - бунт, нарождавшийся все последние годы, нашел выход. И остановить его уже ничто не могло.
- Вот ка-а-а-ак, - протянул Саша и, повернувшись, быстрыми шагами отправился в комнату. Уже оттуда, через надеваемую водолазку, до нее донесся его голос:
- Хорошо, я уйду! Через неделю сама будешь упрашивать вернуться!
Спустя пять минут, в прихожей, стоя перед собравшимся мужем, Мила протянула к нему ладонь:
- Ключи!
- Что?
- Ключи от моей квартиры! И передай своей маме: я больше не собираюсь с ней разговаривать. Ни по телефону, ни как-либо еще! Ключи! Живо!!! – уже перешла на крик Мила.
Путаясь в карманах, Саша отыскал связку ключей. Мила чуть ли не силой вырвала их из руки мужа. Тот, зло шмыгнув носом, с силой захлопнул за собой дверь. В квартире наступила тишина. До прихода детей из школы оставалось около часа.
Наступил первый «незамужний» вечер Милы. И раньше ей часто приходилось оставаться одной – в те дни, когда Саша изображал обиду и уходил «к маме». Но сегодня она приняла для себя твердое решение – на браке с Дроздовым поставлена жирная точка. Мила встретила детей. Сначала Вера, снимая пальто, обратила внимание (вот что значит острый женский глаз!) – на вешалке отсутствует верхняя одежда отца:
- Его нет дома? – уже лет пять она не звала папу «папой», старалась обходиться местоимениями или вообще избегала разговоров о нём. Верин интерес был понятен – ей ужасно хотелось посидеть в Интернете, и если Саши нет дома, стало быть, компьютер будет свободен.
Вслед за сестрой и Митя обрадовано взглянул на пустой диван: верный признак, что отец куда-то ушел.
- Его нет, – не стала вдаваться в подробности Мила, – ужинать будем через полчаса.
Пока дети умывались, спорили из-за очередности оккупации компьютера, Мила на скорую руку отварила макароны, пожарила куриные грудки, нарезала сыр.
Ужинали весело. Мила давно заметила, что в отсутствии отца дети становятся более раскованными, больше смеются, разговаривают обо всем, что их интересует.
Саша обычно обрывал «дурацкие расспросы», шикал на детей, если они чересчур шумно себя вели. И вот сейчас, уплетая макароны с сыром, Митя рассказывал о новой учительнице английского языка, в красках описывая её наряд, представляя в лицах диалоги. Про себя Мила отметила: «англичанка» явно понравилась сыну.
Вера, которая в последнее время стала заботиться о фигуре, обошлась только кусочком курицы и убежала в комнату, где мгновенно оккупировала телефон и компьютер – общалась она много и охотно, и в друзьях у нее давно были не только одни девочки. Митя, дожевывая на ходу, отправился делать домашнее задание, красноречиво указав пальцем на часы – дескать, помни, Верка, о времени! Сестра согласно покивала головой, не прерывая при этом болтовню по телефону, трубку которого она прижимала к уху плечом, а свободные пальцы бегали по клавиатуре.
Мила вымыла посуду и прошла в ванную. Захотелось понежиться в теплой воде. Через несколько минут она уже погружалась в пену, жмурясь от удовольствия. Любила эти минуты – когда можно было расслабиться, дать волю мыслям, помечтать. Сейчас, уложив руки на живот, Мила, неожиданно для себя, стала вспоминать историю появления в ее жизни Александра Дроздова.
Они поженились на втором курсе пединститута. До этого целый год он красиво ухаживал, был необычайно внимателен, нежен. В девятнадцать она уже родила Верочку. Родители Милы освободили молодоженам квартиру, и съехали к бабушке, в Измайлово. Новоселье семьи Дроздовых отмечали едва ли не всем курсом – бесшабашные историки устроили грандиозный праздник, было много шума, песен, танцев. Пьяных тоже хватало. Не обошлось без драки. Естественно, соседи вызвали наряд милиции – староста группы Иванюк, без памяти влюбленный в Милу, был доставлен в вытрезвитель. А еще через неделю он ушел из института и тут же загремел в армию.
Совместная жизнь до рождения дочери была наполнена до отказа. С Сашей ей было интересно и приятно делать все: ходить в кино, купаться в Серебряном Бору, ездить на шашлыки на дачу его родителей в Малаховке, смотреть телевизор – Саша для нее комментировал события, они взахлеб читали ранее запретную, а теперь доступную литературу. Мила вспоминала, как они хохотали, пытаясь выполнить замысловатые позы из «Камасутры», которую они купили в книжном магазине «Молодая гвардия». Счастьем было просто находиться рядом с ним, с Сашей.
Беременность жены слегка огорчила Сашу. Поначалу он даже настаивал на аборте, но Мила непреклонно решила рожать. Пожалуй, только в вопросах деторождения она была столь неуступчива все эти годы. В остальном же легко шла на поводу у мужа. Вера появилась на свет легко, молодая мать даже не успела как следует испугаться, когда отошли воды и начались схватки – «Родила на счет три» - шутили акушеры. Привезли Веру домой, и в первую же ночь, когда новорожденная принялась кричать и тем разбудила Сашу, пошла первая трещина в отношениях семейной пары. Начавший работать Саша уставал, и, ссылаясь на то, что не высыпается дома, стал часто уходить отдыхать к маме.
И вдруг, буквально через полгода после рождения Веры, Мила поняла, что она вновь беременна. «Ты хочешь превратить меня в отца благородного и многочисленного семейства? Зачем нам этот цыганский табор? Посмотри – еще первый ребенок не умеет ходить, а ты уже второго собралась рожать?» - кричал на нее муж, ударяя ладонью по столу. Мила вновь уперлась: «Буду рожать. Убивать ребенка я не позволю».
Пропасть между супругами стала стремительно расширяться. Закончились даже редкие моменты счастья. Саша всеми способами стремился поскорее утром покинуть стены квартиры, а вечером – как можно позже возвращаться. Редкие разговоры касались чисто материально-семейных тем: зарплата, покупки, долги. Жили вместе по инерции.
Когда Митя научился ходить, Мила начала искать работу: Саша не слишком себя утруждал, его зарплаты хватало лишь на самое необходимое. В тот момент ей здорово помогла Катя Стрельникова – устроила в компанию к своему отцу, который занимался автомобильным импортом. Пришлось забыть о своей студенческой мечте – стать преподавателем и осваивать новую специальность. Впрочем, Мила вполне успешно справлялась с обязанностями, и ее усердие заметили – росла зарплата, росла и она по служебной лестнице.
Только радости все это не приносило: Саша, скоро понявший, что доход жены вполне может прокормить семью, бросил работу. Но и от домашних дел он тоже устранился.
- И опять Аня права, - разговаривала сама с собой Мила, лежа в ванной, – ты же десять лет тащила его на своих плечах. И зачем? Для кого? Он и тебе чужой человек, и для детей он давно уже «тот». Как там говорит Стрельников-старший? «Начнем с новой модели»?
Смывая с себя пену под душем, Мила посмотрела в зеркало. В ванной стояла женщина с хорошими физическими данными: только небольшой, чуть выпирающий животик, по ее мнению, портил всю картину. Она повернулась и стала разглядывать себя сзади. Целлюлита, с которым так борются дамы из телевизора, не было. Кожа ровная, без складок, без изъянов. Немного видны только проступившие вены на икрах, но это не страшно.
Лицо свое Мила рассматривала в последнюю очередь. Несколько морщинок у глаз. «Бериллы! Аквамарины!» - восклицал, бывало, Саша. Да не он один. Нехорошая складка в уголках губ («кораллы!»). В принципе, ничего такого, что нельзя было бы исправить, Мила в своей внешности не обнаружила. «Поскольку расходы уменьшатся с уходом Саши, то можно будет позволить себе походить по салонам. Заодно и убедимся, какими чудесами нынче овладели «работники лица и тела» - раздумывала она, насухо вытираясь махровым полотенцем и кутаясь в халат.
В постели, устраиваясь удобнее, Мила вдруг опять припомнила слова Ани: «Небось, не спите с ним давно?». И вдруг перед ней зримо появилось лицо Ростислава – её сослуживца, который давно и безуспешно пытается сблизиться, привлечь к себе её внимание. «Ну, Ростик, держись! Завтра же ты будешь моим!» - сама мысль о том, что у нее будет другой мужчина, заставила её тело сладко потянуться. Наверное, именно эта мысль и стала окончательно поворотным моментом в судьбе Милы. С улыбкой ожидания новизны она уснула. До звонка будильника оставалось всего четыре часа.
(Продолжение следует: С уважением, Людмила! (грустная повесть) Продолжение)
